Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
А все мои нежные чувства, загнанные в самую глубину моей души, что говорят они при
всей этой высокомерной вывеске, прикрывающей вход в мою душу?..” (Запись от 25 мая
1878 года.)
Но за ней буквально по пятам ходит маркиз Мультедо. Он сопровождает ее на выставки, в
концерт русских цыган, в театр. Когда они возвращаются с концерта цыган, маркиз
Мультедо держит ее под руку и говорит о своей любви, он даже плачет, что трогает Мусю:
“ Теперь я знаю, что М. любит меня. Так не играют комедию. И потом - если бы он
добивался моих денег, мое пренебрежение уж давно оттолкнуло бы его, и потом - есть
Дина, которую считают такой же богатой, да и мало ли еще девушек... М. не какой-нибудь
хлыщ, это настоящий джентльмен. Он мог бы найти, и он еще найдет кого-нибудь вместо
меня”. ( Запись от 5 июля 1878 года.)
Его любовь достигла апогея, еще чуть-чуть и она обернется ненавистью. Муся
подсовывает ему Дину, но он, естественно, расценивает это, как насмешку. Дина совсем не
красива. Муся высокомерно подтрунивает над влюбленным маркизом. Она обращается с
ним, по его словам, как с горбатым шутом. Мультедо просит ее позволения писать ей, Муся отвечает на это, что она как “Фигаро” принимает любые письма.
Принимает? Ну что ж, маркиз пишет ей нравоучительное письмо, после которого, мы уже
не встречаем буквицу “М” в ее записях.
Приводим это письмо, опубликованное в книге Колетт Конье:
“Раз Вы хотите жить во Франции, то постарайтесь походить своим образом жизни на
французских девушек, каким бы отвратительным сей образ жизни Вам не казался.
Воздержитесь от того, чтобы превосходить их в обаянии, уме и красоте, которые
свойственны Вам. Пока Вы жили во Флоренции, Ницце и в других провинциальных
городках, Вы безнаказанно могли поступать так, как Вам заблагорассудится. Но в Париже
никто не может обладать абсолютным превосходством. В желании превосходить поневоле
выделяешься среди других. А молодой девушке не пристало выделяться; девушка, не
обладающая скромностью, - чудовище. Воздержитесь от того, чтобы быть красивее и
загадочнее остальных, это очень выгодно. Вы и так красивы, и нет никакой необходимости
одеваться всегда в белое, в Париже это бросается в глаза, то есть не совсем “комильфо”.
Чтобы казаться загадочной, Вам нужно лишь слегка приоткрыть очарование Вашего ума, а
не прибегать постоянно к парадоксам, резкостям и насмешкам. Нужно предпочитать
золото естественных и правдивых слов мишуре изысканных и пышных фраз. Желая жить
в Париже, Вы должны сделать выбор между Вашими белыми нарядами, Вашими
прогулками в одиночестве, Вашей мастерской, Вашим черепом от скелета, с которым вы
постоянно играете, хотя смерть заслуживает большего уважения, несколькими взрослыми
дамами с их собаками, вроде двух-трех, которых я встречал у Вас, и которые показались
мне довольно странными особами, несколькими молодыми людьми, которых Вы
отпугиваете своими насмешками, едкими, как лимонные дольки, Вашими нескончаемыми
записями, балами в Опере и менее броскими костюмами и менее оригинальными
привычками, чем Ваши прогулки в одиночестве, большим вниманием к семье и меньшим -
к мастерской, вы должны выбрать благородное французское общество, куда Вы легко
можете попасть, чтобы занять там ведущее место. Постарайтесь выглядеть более скромно, проявляйте больше доброты к Вашим преданным друзьям, таким, как я, и больше
нежности к тем, кто окружает Вас, например, к Вашей матушке”. (Неизданное, 22 июля
1878 года. Это письмо было получено ею на водах и, вероятно, Муся переписала его в свой
дневник.)
Надо признать. что ее собственная характеристика маркиза, как человека неглупого, вполне справедлива, как и то, что есть много справедливого в его словах. Шуты, как
известно, во все времена умели говорить правду. Именно этого, суровой правды, вероятно, Муся не смогла перенести. Маркиз исчез из ее жизни. Мастерская, прогулки в
одиночестве, что неприлично для девушки ее круга, вызывающие белые одежды и злой
язык остались. У нее была своя правда, далекая от буржуазного понимания.
Глава четырнадцатая
ПАРАД СМЕРТЕЙ. СМЕРТЬ ДЕДУШКИ
Однако не надо забывать, что Мария Башкирцева больна. Болезнь то отступает,
то возвращается с новой силой. Правда, французские врачи все время говорят о ларингите, фарингите и катаре. По их мнению, больше у нее нет ничего. Но это неправда, от
немецкого врача в Содене, куда они приехали для лечения, она узнает, что сюда
присылают лечиться, прежде всего, чахоточных. Значит, от нее скрывают всю серьезность
ее болезни.
“Доктор Тилениус только что вышел от нас, он расспрашивал меня о моей болезни и не
сказал, как французы: “ Это ничего, в восемь дней мы вас вылечим”.
(Запись от 7 июля 1878 года.)
Она скучает в Содене, читает Тита Ливия и забрасывает его, учится вязать шерстяной
чулок, да не может связать пятку, недовязанный чулок летит в тот же угол, что и не
прочитанный Тит Ливий. Она пьет воду из целебного источника и пресыщается, носит
какую-то диковинную шляпу, которая, по ее словам, занимает весь Соден, наряжается
старой немкой и бродит по Курхаузу, вызывая подозрение у служителей. Чем еще
заняться? Мертвая тишина царит в Содене, от этой тишины у нее голова идет кругом, как
от слишком сильного шума. Она думает о Риме и о Париже, как об единственных городах
в мире, в которых она хотела бы жить.
Когда они уезжали, дедушка был очень плох. Он уже почти год лежит разбитый
параличом. Вскоре их вызывают в Париж депешей - дедушка при смерти; отдых был так
короток, что она против обыкновения не успела закрутить даже маленького курортного
романчика.
Дедушка болен: он нем и практически неподвижен. Она использует лежащего больного
для своих набросков. Рисует его в подушках с полузакрытыми глазами, сетуя, что трудно
рисовать все эти белые подушки, белую рубашку, белые волосы - белое на белом.
Как-то утром, когда она собирается в мастерскую, к ней присылают слугу сказать, что
дедушке стало хуже. Женщины плачут, лишь у нее хватает сил хладнокровия, чтобы
оставаться возле старика до самого конца.
“Я оставалась там до конца, стоя на коленях, то проводя рукой по его лбу, то щупая пульс.
Я видела, как он умирал, бедный милый дедушка, после стольких страданий... Во время
