Станислав Вольский - Сен-Симон
…До настоящего времени духовенство предлагало верующим посвятить всю свою жизнь одной метафизической цели: достижению небесного рая. Результатом этого было то, что духовные лица получили совершенно произвольную власть, которой они злоупотребляли самым странным и нелепым образом… Такое поведение духовенства могло иметь место и должно было иметь место в эпоху детства религии; но ныне, когда наши идеи на этот счет выяснились и уточнились, продолжение подобных мистификаций было бы позорно для римской курии. Конечно, все христиане стремятся к вечной жизни, но единственный способ получить ее заключается в том, чтобы в течение этой жизни трудиться над увеличением благополучия человеческого рода». («Новое христианство», т. VII, стр. 152–154).
Папа должен объединиться с представителями науки, искусства и промышленности. «Благодаря этому объединению, вы скоро и без больших трудностей организуете род человеческий способом, наиболее благоприятным для улучшения физического и морального существования наиболее многочисленного класса. Благодаря этому власть Цезаря, нечестивая по своему происхождению и по своим претензиям, будет окончательно уничтожена» («Новое христианство», т. VII, стр. 155).
Если папа и представители протестантских вероучений не послушаются этого призыва, религия преобразуется помимо них, и на развалинах старых догм возникнет «новое христианство» Сен-Симона. «Я взял на себя задачу восстановить христианство, омолодив его; я стремлюсь к тому, чтобы эту религию (филантропическую по преимуществу) подвергнуть очищению, которое освободит ее от всех бесполезных и суеверных верований и приемов.
Новое христианство призвано обеспечить торжество принципам общей морали в ее борьбе с кликами (combinaisons), стремящимися к личной выгоде за счет выгод общественных; эта омоложенная религия обеспечит всем народам вечный мир, объединив всех их в общий союз против всякой нации, которая захотела бы добиться благ для себя к ущербу для общего блага человечества, и направляя их все против всякого антихристианского правительства, приносящего национальные интересы в жертву частным интересам правителей. Эта религия призвана объединить ученых, художников и индустриалов и сделать их общими руководителями человечества… Наконец, она призвана предать проклятию теологию и объявить нечестивой всякую доктрину, которая учит людей добиваться вечной жизни иными способами, кроме напряженнейшей работы для улучшения существования их ближних» («Новое христианство», т. VII, стр. 164).
Каков же культ этой «омоложенной» религии?
«В настоящее время на культ следует смотреть только как на средство обращать в дни отдыха внимание людей на филантропические мысли и чувства, а догма должна рассматриваться только как сборник пояснительных толкований, имеющих целью на практике применять эти мысли и чувства к великим политическим событиям, которые могут случиться, а равно и облегчать верующим применение морали в их повседневных взаимоотношениях» («Новое христианство», т. VII, стр. 166, 177).
Культ должен полностью использовать в своих целях искусство: «Чтобы произвести (на верующих) наиболее сильное и наиболее полезное действие, нужно сочетать все средства и все ресурсы, которыми располагает искусство» («Новое христианство», т. VII, стр. 160).
Итак, религия целиком сводится к морали. В этом и состоит то «очищение», о котором говорит Сен-Симон. Но как быть с другой стороной христианства, выдвигаемой в Евангелии на первый план и вменяющей в обязанность человеку «любовь к богу» и устремление к «царству небесному»? Казалось бы, на этот вопрос не может не ответить философ, желающий вскрыть сущность христианской религии. Ведь в этом — корень религиозной проблемы, без выяснения которого непонятны фиваидские отшельники, Франциски Ассизские и многие другие явления религиозной истории. Тут нужно ясно сказать «да» или «нет», нужно или отринуть эту мистическую сторону христианства, как иллюзию, и объяснить ее возникновение определенными, чисто земными причинами, или наоборот признать ее и уделить ей соответствующее место в религиозной догме. Сен-Симон не делает ни первого, ни второго. Он просто проходит мимо нее. Его бог появляется на сцене только однажды: он внушает Иисусу заповедь любви к ближнему и заботу об участи бедняка, а затем стыдливо удаляется за кулисы мироздания. Что он делал до этого — неизвестно; что он делал после этого — неизвестно; но зато доподлинно известно, что после пришествия Сен-Симона и провозглашения нового евангелия делать ему на земле больше нечего.
Это умолчание по основному вопросу лучше всего характеризует всю суть сен-симоновской религии. В мышлении Сен-Симона бог и «вечная жизнь» не умещаются, — они не только не рождают в нем никакого отклика, но даже не возбуждают теоретического интереса. Он лично совсем не склонен заниматься этими лишними и ни для кого ненужными темами. Но раз уж о них говорят, — их приходится упомянуть вскользь, так, чтобы они не мешали общим построениям. Их нужно так вдвинуть в систему морали, чтобы они с одной стороны не отвлекали людей от практической деятельности, а с другой — усиливали авторитет моральных заповедей, облекая их ореолом божественного откровения. Если отсталые люди, — а их сейчас большинство, — могут пещись о меньшем брате только по приказу сверхчувственного икса, — было бы неумно отказываться от этого козыря.
Но зачем Сен-Симону понадобилось козырять картой, на которой вместо туза стоит неопределенного вида клякса? Ведь за такие штуки даже в игорных домах выводят из зала, и дают нехорошие прозвища. Сен-Симон идет на это по очень простой причине, — у него не хватает козырей. Он не без внутренних опасений посматривает на «выдающихся индустриалов», которым он вверил попечение о «самом бедном и самом многочисленном классе». Хотя он до точности разъяснил им, что собственные экономические интересы обязывают их к филантропии, он знает, что не всегда и не всеми эти советы будут приняты к исполнению. Многие могут в них усомниться, многие могут истолковать свои интересы совсем не в пользу «многочисленного класса». А если таких «индустриалов» окажется большинство, что станется тогда с главной целью предлагаемой им реформы и не развеются ли, как дым, мечты о благоденствии бедняков? Вот в таком-то случае и пригодится мораль, которая будет действовать еще сильнее, если ее назвать «религией». Это — козырь про запас, далеко не лишний на первых порах «индустриального строя».
Философский дуализм и поиски высшего авторитета, который мог бы смягчить эгоизм правящих классов, — вот теоретические и практические побуждения, заставившие Сен-Симона увенчать свою «индустриальную систему» «новым христианством». Увенчание это не внесло в его теорию ничего кроме путаницы. Людей революционно настроенных оно оттолкнуло, а ближайших его учеников — Родрига, Базара и Анфантена — отвлекло от разработки историко-философских построений, развитых в его предыдущих трудах, и завело на путь крикливой, слащавой и бесплодной религиозной» проповеди. Неудачный конец они приняли за плодотворное начало, закат — за восход, и то, что для самого Сен-Симона было уступкой духу времени, провозгласили исходным пунктом нового вероучения.
