Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Кто вы, женщины в морщинах слез,
У которых пайты[4] сползли с плеч,
Вдоль старых кладбищ, вдоль стихших гроз
Несущие свой бесконечный плач?
Вы – матери, жены, не залечившие ран, —
Из каких вы народов и стран?
В каком бою погиб ваш единственный милый?
Когда это было?

Если это было на поле Курукшетры, спроси Кришну,
Если это было в битвах Боббили, спроси генерала Бюсси,
Если это было в Крымской войне или войне в Корее,
В первую или вторую мировую войну,
Спроси Бисмарка, спроси Гитлера,
Спрашивай, спрашивай всемогущего Брахму.
В час, когда тьма густа, как сироп,
В час, когда в джунглях пантеры и тигры нападают на антилоп,
В час, когда девочки-вдовы бросаются в пасть колодца, с жизнью устав бороться,
В час, когда собаки на кладбищах из-за костей умерших дерутся,
В час, когда на священном баньяне птицы смолкают и к веткам жмутся,
Человек один остается.

Мир всемогущий страхом объят,
Когда вокруг пенится яд —
Яд вражды,
Яд нужды,
Яд беды,
И перед ним бессильны суды.

Уходи, уходи, о согбенная!
Не броди, не броди
Вокруг мест погребения.
Мертвые замолчали навек,
Кладбища сорной травой порастут
И не укажут, какой человек
Был похоронен тут.
Могилы не знают жалости.

Замкните рыданья свои в груди,
Выколите глаза,
Неосужденного не осуди
Горячечная слеза.
Ваш мир обратился в прах.
Так скройтесь в норах или в горах —
Скрывайтесь, скрывайтесь, скрывайтесь!

Я жив пока… А ты жива там, мама,
Хлопочущая посреди нужды?..
Как длинноногий наш журавлик – братишка младший мой?..

У нас здесь ночь.
Но страх
Стреножил помысли мои и мысли…
Лишь слышен вдалеке сапог капрала скрип
Да храп товарищей моих,
Как хрип
Предсмертный.

И холод! Смертный холод,
А от него, чернея, стынет кровь.
Я выкурю большую сигарету
И горло обожгу остатком виски,
Чтоб корку льда на сердце растопить.
Но страха все же мне не растоптать.
Ведь завтра снова —
Перелески, реки,
В руке винтовка, в небе самолет,
И – марш вперед!

Раз, два, три – убит.
Убит ты, убит я.
Получит телеграмму семья —
Мол, так и так (Ваш сын убит).
Как будто скован анестезией,
Позвоночник струной натянут,
Его уже смычок надежды вечной
Не коснется.
Кругом война… Война…
Она несется
Под Сталинградом и в песках Ливийских
Равно.
Как пес сбесившийся
И оттого жестокий.

О, этот вездесущий холод
Средь сонной тишины, —
Все умерли?!
Лишь полночь
Пронзает одиночеством межзвездным,
Как будто пламя сердце истязает,
Как будто тает человек во мне,
Как будто бы лицо мое вовне,
И – нет меня.

И вот не остается
Ни чувств во мне, ни веры, ни желаний:
Убить сегодня или быть убитым
Вошло в привычку.
Стало просто это,
Как просто сбросить пепел с сигареты.
Невидимы, под этой униформой
Живут отчаянье, жестокость, страх,
Подобные реке,
Зажатой
В стальных, жестоких берегах.
Я самому себе противен —
Я убиваю, снова убиваю, и виски пью, но все не убываю, и нет
другой заботы у меня.

Но вот рассвет.
Вдали на Альпах снег плавится,
Как плавится печаль в душе измученной,
И горы
Плывут серебряными парусами
В рассветный океан.
Но я не знаю, увижусь ли я с вами.
Услышу ли
Твой звонкий смех,
Подобный
Звучанью колокольчиков,
Увижу ли
Твой взгляд, слезами увлажненный.

Я жив пока…
Ты верь и жди меня назад.
Немало долгих миль
В солдатских днях лежат.
Прощай, родная!
Липкая дремота мои глаза
Смыкает чернотой.
Перед палаткой замер часовой,
И скрип шагов капрала,
Как бурчанье
В забывшем тяжесть пищи животе.
Здоровы будьте! Будьте все здоровы —
Ты, дети, ящерицы возле дома!
Ответь мне, мама!
И прощай…
Ух, холод!
Комочек сердца холодом расколот.
Лишь память согревает тело мне.

Укрывшись мечтами от жизни,
Червяк в полусне на кровати лежит,
А голос жены все жужжит и жужжит:
– Для лампы масла нет,
Нет сахара,
Нет угля,
И молока на завтрак нет.

Так каждый день, так много лет.
Рыдания, тоска…
День будничный, обыкновенный,
Где человек лишь атом во Вселенной,
Которая, как вечность, глубока.
И неподвижно тело червяка,
Приросшее к кровати.
Лежит червяк,
И в полусне
Он вновь и вновь живет мечтами,
Он вновь и вновь жует мечты, запрятанные в сундуке с замком
секретным.

В них страсти, секс и красота;
В них преступления
И счастье билетов лотерейных…
Он чувствует себя в них джентльменом
И улыбается, перебирая их.

Он видит на остановке автобуса красотку, дарящую ему манящий
взгляд,
А вот в парламент выбрали его, назначили министром…
Но нет.
Как молотом по голове, слова жены долбят.
Ну что сказать ей?
«Жизнь не переделать…»
Отвернуться?!
И съежился червяк…

Трясется ли земля,
Или война несется по чужой беде,
Как по воде круги,
Червяк, чтоб были деньги на обед жене,
Плетется каждый день в свой офис и обратно.

Идя домой, он замечает,
Как сытый джентльмен теряет
Набитый кошелек.
Он поднимает кошелек
И прячет в складках дхоти.
Стоит и ждет.
Но мысль быстра, как нож,
А правда
Бывает тяжелей, чем ложь.
И он, расправив дхоти,
Идет и отдает свою находку джентльмену.
В ответ «спасибо» получает,
От равенства весь расцветает
И снова тащится домой,
Он – Вирешвара Рао.

Он кланяется в офисе начальнику
И правою рукой приветствует его…
И правой же рукой он пишет, пишет, пишет,
А голод пищу ищет,
И достает он правою рукой окурок
Дешевой сигареты…
А левая рука?
Выходит, она осталась без работы?!
Тогда он левою рукой
За провод голый электрический берется
И умирает,
Но не остается
В дни безработицы он безработным —
Червяк Вирешвара Рао.

Подобно йогу, он проходит мимо
Торгующих на рынке спекулянтов,
Премьер в кино,
Кафе роскошных,
Отрезов модных
И бриллиантов,
Новейших марок дорогих автомобилей,
Идет он мимо, мимо, мимо…
Минует сборища предвыборные, где оратор вещает,
Что ему лишь ведом
Единственный,
Но верный путь,
С которого нельзя свернуть,
И пусть идут все следом.
А он бредет, не видя и не слыша,
Проходит мимо он —
Червяк Джогишвара Рао.
Диплом на стенке,
Групповое фото выпускников, —
Как слепок износившейся мечты
И облысевших идеалов.
Устав от вечной маяты,
Не выдержав пощечин рока,
Утратив жизни вкус,
Не познанный до срока,
И поклоняясь тем божествам,
Которых чтят другие,
Они ползут,
Как мысли их нагие.
На кладбищах
Они мечты свои зарыли
И катятся по рельсам
Правил, привычек и обычаев.
И с детства
Стариками стали забитыми,
Обычными.
Под тенью страхов и рыданий
Ползут по жизни червяки:
Учителя и клерки, и служащие мелкие.
Они ползут:
И Котишвары Рао ползут,
И Вирешвары Рао —
Их сотни,
Тысячи,
Их сотни тысяч.

Но жизнь такая все же опостылеет.
Червяк затянется остатком жизни,
Как затянулся бы окурком
Дешевой сигареты.
Решит покончить с жизнью счеты…
Но голос жены его,
Подобный сирены завыванью,
Вернет его назад,
В действительность.
И задрожит червяк.
Как будто на земле
Добра убудет,
Коль его не будет,
И святость
Жизнь напишет на челе.
И будут снова выцветшие будни, и в полусне он будет оживать,
И грезы полумертвые жевать,
И пережевывать —
Придуманную жизнь
Баюкать.