Отто Рюле - Исцеление в Елабуге
Как и все, я сел на обочину. Усталость была так сильна, что я не думал о простуде.
– Приготовиться! Двигаемся дальше! – раздался голос переводчика.
– Давай! Давай! – закричали охранники.
Боже мой, как трудно подняться с земли и сделать первые шаги!
– Я больше не могу, – взмолился Мельцер. – Я отстану.
– Соберись с силами! – подбадривал я его.
Из последних сил, медленно, шаг за шагом тащились бывшие офицеры 6-й армии сквозь снег и пургу. Изредка на пути попадалась небольшая деревенька, домишки которой почти полностью были засыпаны снегом.
Россия! Загадочная страна! И вермахт собирался победить ее в «молниеносной войне»! Мои опасения в первый день войны не были напрасными. В этой стране для нас все незнакомо – огромная территория, климат и люди. Масса, огромная масса людей. Как эти люди умеют воевать, я впервые узнал, находясь в сталинградском котле. Кое-какое представление о том, как воюют русские, я получил еще в Мюнхене на курсах для войсковых казначеев. Об этом нам, новичкам, откровенно рассказывали интенданты, уже побывавшие на восточном фронте.
… С большим интересом ждал я доклада одного старшего лейтенанта из военного училища о положении на восточном фронте. Но оказалось, что докладчик ни дня на фронте не был. Он говорил о борьбе двух мировоззрений, о большевистской опасности, которую навсегда устранит вермахт. По его словам, немецкая армия победоносно закончит войну уже в 1942 году.
После обеда, отправившись на прогулку, я случайно познакомился в трамвае со старшим лейтенантом-пехотинцем. Левая рука у него была ампутирована. На груди у него я увидел Железный крест 1-й степени и значок участника атак. Мы прогуливались по парку и разговаривали исключительно о войне. Я рассказал старшему лейтенанту о только что прослушанном докладе на курсах и поделился своими впечатлениями.
– Я вижу, вы неплохо переварили этот доклад, – с издевкой заметил офицер.
– Нам сказали, что в 1942 году война закончится.
– Это официальная версия. В действительности же все выглядит совсем иначе. В прошлом году в начале декабря я был под Москвой и все испытал на собственной шкуре. В середине декабря у меня не стало руки. А за несколько дней до этого я был свидетелем панического бегства. Вчера я получил письмо от знакомого лейтенанта. После моего ранения он принял командование ротой. Так вот он пишет, что из сотни солдат третья часть погибла, а остальные или ранены, или больны. Фронт же сейчас проходит на двести километров западнее, чем это было к началу контрнаступления. Об остальном вам и самому нетрудно догадаться.
– Об этом наш докладчик ничего не сказал.
Разговор с одноруким старшим лейтенантом не выходил у меня из головы и когда я проводил свое последнее воскресенье в Мюнхене. Уже тогда я понял, что радио и пресса попросту умалчивают о тяжелом положении наших войск.
В Аугсбурге, встретившись со своим младшим братом, служившим в войсках связи, я не стал говорить ему о своих сомнениях.
Первый день нашего перехода подходил к концу. Вечерело. Часовые торопили: «Давай!.. Давай!.. Быстро!.. Быстро!..»
Колонна наша сильно растянулась, не менее чем на километр. Я шел примерно в середине колонны. Каждый тащился как мог.
Скоро в полумраке показались какие-то домики. Колонна остановилась.
Красноармейцы разделили нас на небольшие группы. Наша группа разместилась на ночевку в школе. Полевые кухни подвезли горячий чай, но многим было не до чая. Повалившись на пол, они сразу же уснули.
Я тоже смертельно устал, но заснул не сразу: мешали крики и стоны пятидесяти пленных. Шуму было больше, чем в вагоне.
Но сон постепенно одолел и меня. Сколько я проспал, не знаю, только проснулся оттого, что кто-то тормошил меня.
– Ну успокойтесь же, пожалуйста!
– Что тут случилось? – спросил я, вглядываясь в темноту.
– Вы кричали и бились во сне. Наверное, приснилось что-то страшное. Вот и разбудили меня своими криками.
Да, сон мне приснился действительно страшный: гетто в польском городе.
… По дороге, километрах эдак в пятнадцати от Буга, наша санрота проезжала мимо территории, огороженной колючей проволокой. Там содержались старики, женщины и дети в длинных оборванных одеждах. На худых детских лицах горели черные глазенки. У всех была нашита желтая шестиконечная звезда: евреи.
И тут произошло совершенно неожиданное. Бледные и исхудалые люди бросились нам навстречу. Они разрывали проволоку, перелезали через нее. Еще несколько мгновений – и передние были уже на дороге, по которой ехали наши машины.
– Дайте газ! – приказал я водителю.
Но было уже поздно. Машину мгновенно окружило плотное кольцо людей – мужчины, женщины, дети. Глаза их горели ненавистью. Чьи-то тощие, как у скелета, руки распахнули дверцу машины.
– Что вам нужно? – испуганно завопил я. – Я ничего не знаю.
– Знаешь! – крикнул мне один из евреев. – И будешь отвечать за это!
Худые костлявые пальцы схватили меня за плечо…
***Я проснулся. Мельцер уложил меня на пол.
Знал ли я обо всех преступлениях, которые фашисты совершали над евреями?
О том, что я увидел в Польше, я действительно ничего не знал. Но было еще и кое-что другое – «кристальная ночь» в ноябре 1938 года.
… Ничего не подозревая, шел я в ту ночь к себе на работу. По дороге увидел разбитые витрины в лавках. Лавочки были разграблены. Недалеко от них возились офицеры СА. Услышав ругань и выкрики «проклятый жид», я понял, что все это значит. Я рассказал об этом своим друзьям, но они только боязливо пожали плечами.
Бесчеловечное обращение с польскими евреями испугало меня. Я понимал, что добиваться величия Германии нужно отнюдь не таким путем…
Так что на моем жизненном пути, в период с 1933 по 1943 год, меня не раз предупреждал «красный сигнал», не раз он как бы говорил мне: «Стой!» Однако он настораживал меня лишь на мгновение, а потом я продолжал идти тем же путем, который казался мне удобным. В этом была моя моральная ошибка. И теперь я должен был нести за это ответственность…
***– Как вы думаете, куда нас ведут? – спросил меня Мельцер утром.
– В какой-нибудь лагерь, где мы будет работать, – ответил я. – Надо полагать, легко нам там не будет, но это гораздо лучше, чем восстанавливать Сталинград. Когда мы были в Красноармейске, разнесся слух, будто оставшиеся в живых солдаты и офицеры 6-й армии должны будут полностью восстановить в Сталинграде разрушенные нами заводы, жилые дома, театры, магазины – короче говоря, весь город!
– Это была бы пожизненная каторга, – заметил старший лейтенант Мельцер. – Что же мы будем делать восточнее Казани? Там ведь не было фронта?
