Леонид Кузнецов - Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура)
В Интрамуросе лихорадочно готовились к эвакуации. Жгли официальные бумаги, подписывались приказы об уничтожении складов с горючим и боеприпасами. Наконец Макартур принялся за рабочий стол. Он убирал его так же, как убирала в шкаф свои новые платья Джин - будто завтра утром снова придет в кабинет. Закончив, главнокомандующий вышел, сел в "кадиллак". По пути заехал за женой, сыном, няней Артура А Чу и Хаффом. В порту его ожидали Кэсон с родственниками и еще примерно сто человек. Причалил пароходик "Дон Эстебан". Макартур поднялся на борт последним. Однако сигнал "Полный вперед!" не последовал, ждали еще чего-то. Наконец показалась цепь грузовиков под усиленной охраной - это привезли слитки филиппинского золота и серебра. Но вот ящики на борту, и пароход отвалил от причальной стенки. Стоял обычный тропический вечер.
В это время года, да еще ночью, замечательно прокатиться по Манильской бухте. Запахи цветущих деревьев, прежде всего франгипани, которые ветер несет с бульвара и из парков Манилы, здесь особенно чувствуется; множество светлячков соперничают с фосфорическими всплесками волны. Однако в тот вечер ушли в сторону красота и экзотика, уступив место густой гари, дыму (горели нефтяные хранилища) и невеселым мыслям. Был канун Нового года. Один из офицеров вдруг запел "Ночь тиха". Никто не поддержал. Скоро голос его замолк. Несколько мужчин откупорили бутылки со спиртным. Ни разговоров, ни звука. Только стук пароходного сердца - машин. Даже генерал на этот раз не расхаживал по палубе. Правда, негде было расхаживать, все забито узлами, ящиками, повсюду люди, как в трамвае в часы "пик". Наконец показался Коррехидор, ставший для Макартура его "островом Эльба".
В книге "Фрегат "Паллада" И. А. Гончаров написал:
"Мы наконец были у входа в Манильский залив, один из огромнейших в мире. Посредине входа лежит островок Коррехидор с маяком. Слева подле него торчат, в некотором от него и друг от друга расстоянии, голые камни Конь и Монахиня; справа сплошная гряда мелких камней... Настала ночь (разница состояла только в том, что "Паллада" входила в Манильский порт, а "Дон Эстебан" уходил из него.- Л. К.). Вы не знаете тропических ночей... теплых, кротких и безмолвных. Ни ветерка, ни звука. Дрожат только звезды. Между Южным Крестом, Конопусом, нашей Медведицей и Орионом, точно золотая пуговица, желтым своим светом горит Юпитер. Конопус блестит, как бриллиант, и в его блеске тонут другие бледные звезды корабля Арго, а все вместе тонет в пучине Млечного Пути".
Многие дни и вечера прибывшие на Коррехидор постоянно смотрели на небо. Но не для того, чтобы увидеть и полюбоваться плывущими по голубизне белыми облаками или увидеть "золотые пуговицы", а чтобы удостовериться, не появились ли "серебряные монеты". Если появились, то следовало немедленно бежать в бомбоубежища. Ибо "монетами" называли японские боевые самолеты.
Уже в те времена, а позднее тем более, высказывалось удивление, зачем Д. Макартур взял на Коррехидор жену, малолетнего сына, а не эвакуировал их. Несколько раз из Вашингтона ему предлагали вывезти семью. Д. Макартур отказывался. Да и сама Джин заявляла, что намерена до конца вынести все тяготы и разделить с супругом выпавшие на его плечи невзгоды.
Никто за это ее не осуждает. Напротив. Но ребенок! На Филиппинах об этом совсем неожиданно вспомнили в феврале 1986 года. Однако по совсем другому, неожиданному поводу. 25 февраля 1986 года напряжение в Маниле достигло крайней точки: к военному лагерю Камп Краме, где под защитой войск укрылись мятежные министр национальной обороны X. Энриле и заместитель начальника генерального штаба Ф. Рамос, двинулись танки президента Ф. Маркоса. Однако они не решились открыть огонь по лагерю - перед ними гневно "плескалось" море людей, живой стеной они окружили Камп Краме. Во дворце Малаканьянг находились президент Ф. Маркос с супругой. Они знали, что дворец может быть обстрелян, снесен с лица земли (и такой план существовал). Но вокруг дворца в отличие от Камп Краме не было толп мирных людей, которые бы преградили путь танкам и защитили президента. Поэтому президент не отпускал от себя детей и внуков. Они превратились в его единственную защиту. Маркос надеялся, что в конце концов внуки (одному из них тогда было девять месяцев) станут своего рода заложниками и по ним, а значит, и по Маркосу не откроют огонь.
Многое инкриминировалось Маркосу с его супругой - и взятки, и казнокрадство, и великое мошенничество на уровне жулика мирового класса. Среди обвинений одним из серьезных, особенно сильно действующим на чувства,- стремление укрыться за спиной младенца. Вот тогда-то и вспомнили про Макартура: "Разве не жестоко было подвергать бессмысленному риску Артура?" Тем более что Макартур всегда подчеркивал и показывал, что он человек не робкого десятка. Во время бомбового налета японцев все прятались в пробитых в скалах убежищах. Макартур, напротив, выходил из своего штабного подземелья и наблюдал, как заходят на бомбометание самолеты.
Одни рассматривали это как позерство. Другие - как форму страха, ведь сказал же великий мыслитель, что, рискуя жизнью, человек таким образом надеется спасти себя. Третьи, симпатизировавшие Макартуру,
видели в поведении генерала своего рода вдохновляющий жест, призванный поднять дух солдат и офицеров, показать, что полководец жив, здоров, что ни пуля, ни бомба его не берут. Значит, не возьмут и их. Больше того: он оставил при себе сына. Значит, уверен в победе, в счастливом исходе. Разве можно роптать на опасность, невзгоды, раны, когда главнокомандующий не щадит даже собственного ребенка? Что же, это, конечно, оказывало на солдат сильное моральное воздействие. Четвертые, в какой-то степени разделяя точку зрения предыдущих, все-таки осуждали "позу командующего". Президент М. Кэсон указывал на то, что бессмысленны и вредны для дела подобные демонстрации, они могут закончиться смертью не просто отдельного человека, а человека, которому доверено вести боевые действия против оккупантов. А разве не будет выведен из строя этот человек, если погибнут самые дорогие ему люди? Однако до Д. Макартура либо не доходили эти пересуды, либо он игнорировал их. Когда японские бомбардировщики долго не появлялись, он на виду у офицеров вынимал маленький пистолетик отца, вертел его около груди и виска, приговаривая: "Живым я им не дамся". (Похоже на карикатуру. Но ведь этот штрих зафиксирован биографами отнюдь не в разделе курьезов.) Однажды, правда, обнаружилось, что к пистолету образца прошлого века нет патронов. Конфуз! Чтобы неловкость не повторилась, адъютант Хафф ринулся на склады боеприпасов Коррехидора. Обыскал все и нашел подходящие патроны. Правда, только два. Но в принципе-то зачем нужно было искать именно эти патроны? Ведь "не даться врагу" можно не только через старую, а потому в общем ненадежную крохотулю - на островке склады ломились от оружия. Вообще говоря, жизнь Макартура на Коррехидоре была окутана каким-то мистицизмом. Остров напоминал молельный дом неведомой секты, члены которой действуют под знаком полной обреченности и невозможности управлять событиями, конкретными делами. Забегая вперед, следует сказать, что черты характера Д. Макартура, способствовавшие созданию вокруг него такой атмосферы, еще больше усилились после того, как генерал оставил на Филиппинах свою армию и возглавил командование союзными войсками на юге Тихого океана со штабом в Австралии.
