Ханс Киллиан - В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943
Он сразу соглашается:
– Этот метод нам просто навязали, мы применяем его лишь в крайнем случае, когда в поле зрения появляется господин дивизионный врач. В противном случае по возможности избегаем. При большом наплыве раненых у нас даже не остается времени на прижигание, поскольку этот метод требует больших затрат времени. На опыте мы убедились в том, что поверхностного наркоза или наркоза средней глубины недостаточно, чтобы во время болезненного прижигания ран добиться необходимого расслабления и отсутствия реакции. Эфир применять нельзя, так как велика опасность возникновения пожара. Поэтому часто мы просто вынуждены использовать хлороформ, который нельзя применять на раненых.
– Я очень благодарен вам за вашу искренность, коллега. То, что вы мне сообщили, чрезвычайно важно.
Ввиду тяжелых оборонительных боев к месту прорыва стягивают войска. На севере нужно блокировать противника. В предрассветных сумерках я выхожу на улицу и стою на морозе у обочины, утопая в снегу. Мимо проходит срочно вызванный пехотный полк, который должен подключиться к сражению. Полностью закутанные люди смертельно измождены. Они еле-еле плетутся друг за другом, спрашивая усталым голосом: «Сколько до следующей деревни? Далеко еще?»
Сотни задают мне этот вопрос и проходят дальше, теряясь в снегу. Я не знаю, сколько им еще осталось, не знаю, куда они идут. Но монотонно отвечаю всем одно и то же: «Немного, приятель, скоро вы дойдете!»
В глубокой печали я отвожу глаза от этого безрадостного шествия и иду обратно в дом, к товарищам.
8 февраля. Мороз немного спал, наконец-то можно вздохнуть спокойно. Густель отвозит меня в штаб дивизии. Разговора с Паукером не избежать. Он расположился в небольшой бревенчатой избе. Я прошу, чтобы обо мне доложили, затем в сопровождении ординарца поднимаюсь по узкой деревянной лестнице наверх и захожу в его кабинет. Господин дивизионный врач сидит у себя за письменным столом. Я приветствую его. Он окидывает меня критическим взглядом, затем небрежно, подчеркнуто медленно поднимается и лишь тогда холодно отвечает на мое приветствие, очевидно, желая такими манерами подчеркнуть значимость и важность своей личности.
Какое-то время он смотрит на меня ледяным взглядом. Затем произносит картаво, не скрывая раздражения:
– Для начала хотелось бы выяснить один вопрос, господин капитан. Написав мне письмо, вы выбрали прямой путь, что абсолютно противоречит военным правилам. Вы должны соблюдать служебный порядок.
– Служебный порядок? Понимаю, господин подполковник, то есть военный порядок.
– А вы как думали?
– Я? Что ж, я думал иначе. В медицинских вопросах более уместным является другой путь: когда люди договариваются между собой, решая проблемы коллегиальным путем.
– Между прочим, – холодно возражает он, – у вас нет никакого права давать мне указания.
– Права нет, это верно, зато есть обязанность как главного хирурга-консультанта, господин подполковник. Попрошу не забывать об этом.
– Это вы так думаете, – продолжает нападать он. – Я не позволю вам чинить мне препятствия. Нравится вам это или нет – мне все равно. Я добьюсь своего. Я ученик Августа Вира, и у меня есть свои собственные взгляды.
Спокойно, только спокойно, думаю я про себя и отвечаю:
– Здесь вы дивизионный врач, господин Паукер. И не ваша задача – принимать решения относительно хирургических методов и требований. Тут вы не имеете никаких полномочий. Это мое дело, дело главного врача армии и инспекции медицинской службы. Позвольте сказать вам честно с глазу на глаз. Вы выдаете себя за ученика Августа Вира. Однако, чтобы иметь право называть себя учеником мастера хирургии, требуется нечто большее, чем военное командование в его клинике. И даже долгое время спустя вы вряд ли можете назвать себя хирургом в полном смысле слова.
Это замечание ему явно не по душе. Потеряв от ужаса дар речи, он смотрит на меня. Затем со скрипом выдает:
– Как вы разговариваете со мной, господин капитан?
– Отчетливо, господин дивизионный врач. – А теперь я точно целюсь в его больное место: – Вир проводил свои опыты с прижиганием в преклонном возрасте и потом сам отказался от этого метода, уходящего корнями в Средневековье. Как хирургу вам бы следовало об этом знать. И вообще, чего вы хотите добиться своим прижиганием? Я должен попросить вас предоставить мне точное обоснование и объяснение!
На меня обрушивается мощный поток гневных слов, смысл которых едва понятен. Когда доктор замолкает, задыхаясь от возмущения, я спокойно замечаю:
– Именно так я и думал. У вас нет ни малейшего представления о местной и общей опасности прижигания. У вас отсутствуют базовые знания общей хирургии, господин старший полковой врач. Ваш метод жесток, бессмыслен и опасен. Именно поэтому сначала я по-товарищески просил вас отказаться от него. Пожалуйста, дайте мне сказать! Я выдвигаю против вас серьезное обвинение в том, что вы навязываете метод прижигания хирургам своей дивизии. Вы злоупотребляете своим военным положением, господин подполковник, и, как ответственный за хирургические вопросы, я не могу допустить этого.
Он весь побагровел и закричал:
– Неслыханно! Я не признаю вас как ученого. Не ваше дело – судить о методе прижигания, ясно? Я буду на вас жаловаться. Кроме того, я попрошу вас обращать внимание на ранговые различия между нами!
Ранговые различия – только этого мне еще не хватало. Теперь уже я вскакиваю с места и раздраженно кричу:
– Речь идет не о ранговых различиях, а о принципиальных законах хирургии. Я не намерен продолжать разговор с вами при такой постановке вопроса. Относительно прижигания решение будет принимать инспекция медицинской службы.
Почти не поклонившись, я сразу выхожу из кабинета, а он остается стоять. Тут господин дивизионный врач приходит в ужас. Он бежит вслед за мной и обгоняет меня на лестнице.
– Все же я так не хотел, ведь можно обсудить и по-дружески, – говорит он.
Я резко останавливаюсь, пристально глядя на него. На самом деле он еще не полностью раскрылся. Мне хочется знать, что же стоит за этим прижиганием.
– Хорошо, предоставьте мне достоверное обоснование метода прижигания. Раньше вы о нем умалчивали. Пожалуйста, точное обоснование.
Мы опять возвращаемся в его кабинет и усаживаемся друг против друга с чопорным видом. Затем он снова, как и до этого, извергает на меня свой словесный поток: сыплются объяснения о возбуждении физиологической активности, об ускорении заживления и об увеличении сопротивляемости организма. При этом он стучит кулаками по столу. Руки у него дрожат. Я зажал его в угол.
