Владимир Беляков - Русский Египет
Но есть эгоизм другой, эгоизм тонкого человека. Этот человек тоже ищет встречи, но иначе, чем Гарнье или Дюпон. Иногда и он ошибается. Вдруг он встретит мадемуазель Гарнье или Дюпон. Но ему покажется, что это кто-то иной, та же ласково прикинется, и тогда опять-таки в результате выйдет еще нечто более трагичное, чем только что отмеченная буржуазная трагедия. Но вот человек этот действительно встретил. Он все увидел и понял, но с той стороны, несмотря на полное присутствие духовного ритма и гармонии, масса перегородок, построенных на почве неправильной и априорной веры в разные несуществующие и нежизненные понятия. Там верят в то, что прочитано, что наговорено (такими же людьми с перегородками), что намечтано (простите за несуществующее слово) и что порой наплакано. И человек этот должен будить другого; будить, а не заманивать. Он должен кричать ему: «Не гляди же как-то сбоку, а смотри прямо и просто, просто. Да есть да, а нет есть нет. Что искать, когда уже найдено?! Ведь надо только долго посмотреть друг другу в глаза, и ты поймешь, что встреча есть».
Тогда, если все же ты не понимаешь или не решаешься согласиться, подумай о дикарях. Дикарь, любящий дикарь, не пошл. Пошл Гарнье. Когда этот любящий дикарь срывает последний плод с дерева и, гогоча, передает его своей подруге, то в этом поступке столько же эгоистичной любви отдать любимому существу все самое лучшее и самое дорогое, как когда какой-нибудь хороший художник вдруг не удержался и решил подарить тоже любимому существу свое лучшее художественное произведение. Так же можно подарить жизнь, охотно и радостно, в порыве восторга, и все это будет эгоизм, а не альтруизм (словцо, которое не мешало бы тоже проверить и проанализировать).
И если оттуда, с другой стороны, был бы такой же порыв отдать последний плод с дерева, то до какой головокружительной вершины счастья можно было бы подняться!»
«24 августа 1921 года.
Когда пишите этюды, не думайте о том, выходят они плохо или хорошо. Правьте основными красками и отношениями, как тройкой лошадей: смотрите на пристяжных, но не упускайте из вида коренника.
Повторю еще и еще раз: если и существует воспетое поэтами вдохновение, то только тогда оно превратится во что-то ценное, когда оно пройдет через горнило большого труда. Голое вдохновение — ноль, дилетантство».
«28 августа 1921 года.
Милая Людмилица.
Воскресенье прошло, как и прочие дни: нудно и нудно. Жарища сегодня была особенная, парная и какая-то безнадежная. Тем не менее работаем, насколько можем. Архангелы (и большие, и акварельные) неустанно подвигаются вперед. Будут, кажется мне, очень красивыми».
Архангелы, Михаил и Гавриил, — иконы для греческой госпитальной церкви в Аббасии, они упоминаются в главе о жизни Билибина в Египте.
«2 сентября (1921 года. — В. Б.).
Лукьяновы Вам очень кланяются; я снял его у его стелы, а он смотрел мечтательно куда-то вверх».
Знакомая фамилия! Это те самые профессор-египтолог Григорий Лукьянов и его жена Елизавета, о которых рассказывал мне месье Дебоно, персонажи главы «Шпага Кутузова». С Лукьяновыми Билибин встречался регулярно, о чем говорит их многократное упоминание в письмах. Иван Яковлевич иной раз даже называет профессора по-дружески просто «Лукьяша». Хорошо был знаком художник и с Голенищевым. В одном из писем он рассказывает, как обсуждал с Владимиром Семеновичем свои творческие планы за мороженым в популярной кондитерской «Гроппи».
«9 сентября (тоже 1921 год. — В. Б.).
Собаки — прелесть. Сейчас они, несмотря на первый час ночи, бурно носятся друг за дружкой по мастерской, наталкиваются на стулья, рычат, визжат, тявкают и иногда шлепаются. Рвут бумажки и грызут ножки стульев. Пускай себе! Мебель не ампирная! Я не протестую. Хеопсик в два раза меньше Кутьки-Клеопатры. Начинают лаять на чужих и сопровождать мать в набегах на кошек. Часто спят под моим стулом и во время сна иногда тявкают, когда видят собачьи сны. Интересно бы увидеть такой сон! И ерунда же, вероятно, им снится. Я их нежно люблю».
Спасаясь от одиночества, Билибин приютил в своей Антикхании дворняжку, а она принесла ему вскоре двух щенков. Новорожденные были неказисты, зато получили звучные имена. Хеопс — легендарный фараон, построивший в XXVI веке до нашей эры самую грандиозную пирамиду. Блистательную царицу Клеопатру — она жила в I веке до нашей эры — воспевали поэты разных времен и народов.
«5 мая (1922 года. — В. Б.), пятница.
… Только не бросайте работы. Только, только и только в работе найдете счастье. «Жизнь», отдельная от работы, — мираж. Если бы я не был забронирован работой, то сейчас я бы подох от тоски, грусти и пр.».
«21 мая 1922 года, воскресенье.
Вчера мы остались в кинема, когда уже все кончилось, по приглашению Юрицына, на просмотре его фильмы, т. е. не его, а которую он раздобыл из Германии и, кажется, сильно потратился. Юрицын уже давно рассказывал мне о ней. Говорил, что это настоящая, совершенно реальная жизненная драма русского художника, что это кусочек жизни такой, какая она есть, без американских трюков, детективов, аэропланов и крушений поездов. В Каире мы-де не видали еще таких постановок…
Бедный Юрицын! До чего невыносима эта его пресловутая «русская» фильма под названием «Черная пантера».
Вся игра основана на неестественной и напряженной до последнего градуса истеричности. Художник (я бы повесил этого актера на первом дереве!) все время смотрит сумасшедшими глазами, то крадется, как тигр, то как-то дико каменеет. Работает с деланым «надрывом». Есть там и страшная красавица, футуристическая эстетка, сталкивающая художника с пути его семейной жизни, и, наконец, жена художника, эта самая актриса Полевицкая, верх истерики и невыносимого мелодраматизма, который Юрицын рекомендовал чуть ли не как гениальную «русскую» игру.
Как немногим это, очевидно, понятно, и как трудно это, по-видимому, понять, что искусство спокойно. Искусство порою может дойти до высочайшего нарастания своих основных элементов, будь то линии, краски или звуки, но истерики все же нет. Ведь так же и в природе. Удары волн и пены в прибрежные скалы могут достигнуть во время бури необычной ярости и силы, рев может стоять оглушительный, но все же тут нет места экзальтации».
В письме этом меня привлекли не только рассуждения выдающегося художника об искусстве. Дело в том, что журналист Сергей Юрицын — один из персонажей главы «Неудавшийся побег». Напомню, что он эмигрировал из России после поражения революции 1905–1907 годов и был представителем русских политэмигрантов в Египте, спасавшихся от преследований царских властей. Билибин же относился к другой волне эмиграции. Казалось бы, ну что общего может быть у двух этих людей, придерживающихся столь разных политических взглядов? Тем не менее они стали друзьями, и Юрицын не раз еще упоминается в письмах Билибина. Думаю, сблизили их чисто человеческие качества, общность Родины и судьбы. Они оказались сильнее политических разногласий.
