Татьяна Умнова - Людовик XIV. Личная жизнь «короля-солнце»
В 1671 году курфюрст Пфальца и король Франции заключили соглашение о том, что Лизелотта станет женой герцога Орлеанского. Для нее это была хорошая партия. Даже слишком хорошая, учитывая, что в качестве приданого девушка не могла принести своему мужу практически ничего.
Ко всему прочему, Лизелотта не была красавицей и не питала но поводу своей внешности иллюзий. Со свойственным ей чувством юмора и прямолинейностью она так описывала себя в дневнике:
«Зеркало краснеет, когда я заглядываю в него. Еще бы! Ему редко приходится видеть таких дурнушек. Я очень высокая, очень толстая, очень щекастая и вообще очень большая. Правда, глазки у меня маленькие и, как многие говорят, хитрые, но мне кажется, что это обстоятельство вряд ли делает меня привлекательнее. Я знаю, что придворные дамы хихикают надо мной. Их веселит моя красная кожа, покрытая желтыми пятнами, нос в оспинах и то, что я похожа на кубарь. Да, у меня совершенно нет талии и вдобавок безнадежно испорченные зубы, но это не мешает мне радоваться божьему миру и быть остроумной собеседницей. Не сомневаюсь, что брат французского короля будет доволен, когда женится на мне, хотя сейчас он наверняка волосы на себе рвет — особенно если успел уже увидеть мой портрет».
После того, как маршал дю Плесси-Прален по доверенности женился на только что перешедшей в католичество Лизелотте, та отправилась навстречу своему супругу. И впервые они встретились где-то на дороге между Белле и Шалоном.
Эта встреча была весьма знаменательна и показательна.
«Филипп ехал к молодой жене в роскошной карете и, надо сказать, немало изумил Лизелотту тем количеством украшений, которые умудрился надеть на себя. Девушка-то происходила из Пфальца, и казна ее отца всегда была пуста.
Несколько колец, пара серег да шесть не самого тонкого полотна ночных сорочек — вот и все приданое Лизелотты. Конечно же, она удивилась, когда увидела, что бриллианты сияли не только на шляпе и пальцах герцога, но и на эфесе его шпаги.
— Господи, до чего же он мал ростом! — прошептала Лизелотта, невольно меряя взглядом и впрямь невысокого Филиппа. — А телосложение у него довольно плотное, и это хорошо, потому что заморышей я не жалую…
Девушка также отметила про себя удивительно черный цвет волос и бровей герцога и его огромные глаза. На плохие зубы жениха она даже внимания не обратила — в XVII веке это было делом обычным.
Филипп же, завидев огромную светловолосую немку, слегка попятился. «Сотворил же Господь этакое страшилище!» — промелькнуло у него в голове, и он охнул, потому что угодил каблуком в выбоину на дороге…
Раздвинув губы в улыбке, герцог пошел навстречу Лизелотте. И буквально в двух шагах от нее в отчаянии прошептал:
— О боже, как же я буду спать с ней?!»
Жульетта Бенцони «В альковах королей»
Лизелотта поняла, что не понравилась своему мужу. Позже она напишет об этом в дневнике, добавив: «Что ж, такой девице, как я, этого следовало ожидать. Но я сразу решила, что заставлю герцога забыть о моей внешности. Ума у меня на это достанет».
И в самом деле, Лизелотта и Филипп, не испытывая друг к другу совершенно никакого физического влечения, быстро стали друзьями, — им было весело друг с другом. В порыве нежности Лизелотта даже однажды написала в дневнике, что ее муж «лучший человек на свете».
Они были очень странной парочкой.
Они были абсолютными противоположностями.
«Месье был изысканным, изящным и очаровательным: ласковый взгляд, губы, словно зовущие к любовным утехам, уравновешивали характерный бурбонский нос, придававший его лицу мужественное выражение. Мягкие волосы, красивые руки и тонкая талия заставляли дам млеть от восторга, — пишет Филипп Эрланже. — Жена его была тяжеловесной, мужеподобной, плохо сложенной. Месье, на котором бывало порой больше украшений, чем на испанской статуе Мадонны, пользовался румянами и благоухал духами. Драгоценные камни украшали его шляпу и ножны кинжала. Все пальцы были унизаны перстнями. Когда же Мадам приходилось облачаться по какому-нибудь торжественному случаю, она надевала старый мужской парик на голову и напяливала костюм для охоты. А когда предстояли празднества, муж сам клал ей румяна и прикреплял мушки.
У Месье было триста брильянтовых украшений, сто двадцать — жемчужных, шестьдесят — с изумрудами, пятьдесят — с рубинами; Мадам предпочитала ружья и рогатины. Месье были противны все жестокие забавы, и он любил развлечения, балы, парады; Мадам находила удовольствие только в укрощении зверей. Месье предпочитал жить в Париже; Мадам чувствовала себя хорошо только в деревне. Месье был утонченным и слабым; Мадам — жестокой и властной. Месье легко лгал, разносил сплетни, строил интриги; Мадам отличалась нарочитой откровенностью. Месье был полон предрассудков; Мадам не верила ни во что.
Они относились друг к другу согласно правилам изысканного этикета и любили предаваться чревоугодию, доходящему до обжорства».
Нет, конечно, жизнь супругов была далека от идиллии.
Лизелотта тоже терпеть не могла фаворитов мужа и от всей души ненавидела де Лоррена, — его вообще трудно было не ненавидеть, потому что он и с ней вел себя нагло и по-хамски. Но Лизелотта не пыталась строить против него козни, памятуя о плачевном опыте своей предшественницы, в подробности смерти которой ее, конечно же, быстренько посвятили при дворе. Поэтому существование ее, в общем-то, было вполне сносным.
Свою первую брачную ночь Лизелотта в дневнике не описала, но в ее записках есть достаточно упоминаний о том, каким образом происходило исполнение их с Филиппом супружеского долга.
Герцог Орлеанский, несмотря на свою порочность, был очень религиозен. И очень серьезно подходил к вопросу воспроизведения потомства. Особенно после того, как его первая жена так и не смогла подарить ему наследника.
«Мой муж всегда казался мне очень набожным, — писала Лизелотта. — Он даже брал четки, с которых свешивалось множество образков, с собой в постель…»
«Слуги уже ушли. Кроватный полог был задернут, и сквозь него просвечивало пламя оставленной на ночь свечи. Лизелотте хотелось спать, потому что нынче она была на охоте и очень утомилась. Однако Филипп непременно желал выполнить свой супружеский долг, и потому герцогиня, зевая, глядела на резной высокий балдахин и гадала, чем занят ее муж.
— Раздвиньте-ка ноги, женушка, — послышался наконец его голос. — Я сейчас войду в вас. Вот только закончу молиться.
