Ги Бретон - Женщины времен июльской монархии
Я ненавижу этот педантичный ригоризм, который всегда с трудом скрывает сухую душу, снисходительную к себе и безжалостную к другим. Истинная религия не может быть нетерпимой; истинная религия никогда не станет поднимать бурю в стакане воды, создавать скандал на пустом месте и превращать в преступление простое недоразумение или извинительную ошибку.
Г-н Андре, пуританин, как мне сказали, видно, недостаточно размышлял над тем местом в Евангелии, где Иисус Христос, обращаясь к душам столь же мало милосердным, как и душа г-на Андре, говорит об одной женщине, которую хотели забить каменьями: «Пусть тот бросит…» И пусть г-н Андре воспользуется этой моралью. Что до меня, то сам я никого не обвиняю и признаю себя виновным в том, что искал в незаконных связях любовь, в которой нуждалось мое сердце. А так как до настоящего момента мое положение не позволило мне жениться, так как из-за множества государственных забот у меня нет, к несчастью, в собственной стране, где меня так долго не было, ни близких друзей, ни привязанностей детства, ни родных, где бы я мог почувствовать тепло семейного очага, мне, я полагаю, можно простить привязанность, которая никому не причиняет зла и которую я не стремлюсь афишировать.
Так что, возвращаясь к г-ну Андре, хочу сказать, что, если он считает свой дом запятнанным пребыванием в нем незамужней женщины, я прошу вас сообщить ему, что со своей стороны крайне сожалею, что женщина столь искренней преданности и столь возвышенного характера случайно попала в дом, где под маской религии царит лишь кичливость показной добродетелью, начисто лишенной христианского милосердия.
Используйте мое письмо так, как сами сочтете нужным».
Одилон Барро не решился переслать это восхитительное письмо г-ну Андре…
ГРИВУАЗНОЕ ЧТИВО ЛУИ-НАПОЛЕОНА
Книгу можно простить, если только она учит чему-нибудь…
ВольтерЕсли в буржуазных кругах резко осудили любовную связь принца-президента, то простой народ, напротив, был в восторге от того, что удалось поставить во главе страны человека, способного оценить женские прелести, задрать юбку какой-нибудь мадемуазель и, зажав ее между двух дверей, продемонстрировать свою несравненную мужскую силу…
Луи-Филипп за восемнадцать лет своего правления надоел всем до смерти своей благоразумностью и супружеской верностью.
— Этот король французов отличался тем, что разговаривал с женщинами совсем не как король и даже не как француз!..
Разбитной Луи-Наполеон взбодрил свой народ.
— Ну, этот, — говорили люди, подмигивая друг другу, — этот из наших. Он любит женщин, как настоящий император.
Слова простых людей скрупулезно передавались принцу, который, в свою очередь, поздравлял себя с тем, что в его руках оказались судьбы столь широко мыслящего народа.
Поэтому каждый вечер, нисколько не прячась, а скорее наоборот, он покидал Елисейский дворец и шел навестить мисс Говард в ее очаровательном маленьком особнячке на Цирковой улице. Там, чувствуя себя совершенно раскованно, как рассказывает д-р Эванс американский дантист, пользовавший прекрасную англичанку, «принц-президент проводил свои вечера, пил кофе, выкуривал сигарету, поглаживая лежавшую у ног или сидевшую на коленях свою черную собаку».
Дантист, бывавший у мисс Говард регулярно, добавляет:
«Ему (принцу) доставляла большое удовольствие музыка, звучавшая во время этих вечеров, хотя он и не был большим меломаном, в чем сам признавался. Больше всего он искал в этом доме ощущения, что находится у себя, а также возможности побеседовать с наиболее близкими людьми».
Почтенный д-р Эванс не упомянул главного, а именно, что Луи-Наполеон являлся на Цирковую улицу не для интимных бесед и не для отдыха у камина, а чтобы оказаться в постели мисс Говард.
Как только прочие гости покидали особняк, принц спешно увлекал Херриэт в спальню и, на ходу задирая ее юбки, начинал проявлять чисто мужскую учтивость. И только потом оба, наконец, полностью раздевались и самыми изысканными способами старались доставить друг другу удовольствие…
Когда им удавалось погасить на несколько часов воодушевлявший их святой огонь, мисс Говард, улыбающаяся и удовлетворенная, засыпала, а президент Республики возвращался в свой дворец.
Сама мисс Херриэт никогда не появлялась в этом дворце. И не потому, что тому препятствовал формальный этикет, а просто потому, что во дворце в качестве хозяйки выступала другая женщина.
Женщиной этой была кузина и экс-невеста принца, принцесса Матильда, ставшая теперь первой «дамой» режима.
Дочь короля Жерома главенствовала на всех приемах и балах; кроме того, она лично занималась библиотекой принца. Зная развращенный нрав Луи-Наполеона, она старалась подыскать ему самое легкое и фривольное чтиво. Одна из книг подобного толка дошла до нас.
Она имела вполне невинное название: «Топографическое, историческое, критическое и новейшее описание страны и окрестностей Черного Леса, расположенного в провинции Мерриленд (весьма свободный перевод с английского)».
Несколько отрывков из этого опуса могут дать представление о литературных вкусах принца-президента:
«Мерриленд, или Земля радости — обширный участок континента, который в верхней своей части, то есть на севере, ограничен невысокой горой, называемой Венерин холм и покрытой нежнейшим мхом.
С первого же моего вступления в эту благоуханную землю я сделал все, что было в моих силах, чтобы как можно лучше узнать местонахождение Мерриленда. Я рассмотрел его с самых разных точек зрения.
Среди множества прочих вещей я постарался узнать долготу и широту этой земли и могу сказать, что мои собственные наблюдения не были отмечены слишком уж большим числом ошибок, поскольку я пользовался самым лучшим из возможных измерительных инструментов.
При моем посещении Мерриленда мой инструмент бывал ничуть не меньше, чем у любого другого. Но несколько лет спустя, когда я снова оказался в знакомом месте и повторил свои опыты, я нашел, что и долгота, и широта увеличились на множество градусов, хотя я и занял прежнюю точку наблюдения, да и пользовался тем же инструментом, что и в первый раз.
Оставим другим выяснять, в чем истинная причина такого феномена. Сам же я считаю, опираясь на свой постоянный опыт, что такое поразительное увеличение происходит всякий раз после того, как земля плодоносит, таковы уж неизбежные последствия двух или трех Урожаев, после которых вы с трудом узнаете знакомую местность, которую некогда сами обрабатывали. Но самое печальное то, что плодородие земли отнюдь не единственная причина ее последующего расширения; сама многократно повторяемая вспашка земли, пусть даже неблагодарная почва не дает урожая, производит едва ли не тот же эффект.
