Елена Обоймина - Рудольф Нуреев. Я умру полубогом!
К недостаткам нуреевской постановки «Лебединого», пожалуй, можно отнести малотанцевальную партию Ротбарта и отсутствие шута как персонажа вообще. (Хочется напомнить в оправдание хореографа, что в самых первых постановках балета, Рейзингера и Петипа — Иванова, Ротбарт исполнялся артистами мимического жанра, а шута тоже не было.) Но зато — бережное отношение к хореографии Петипа — Иванова, сохранение ее лучших фрагментов в первозданном виде.
А великолепная нуреевская версия «Спящей красавицы» — образец создания гастрольного спектакля? Премьера его состоялась в Национальном центре искусств в Оттаве 1 сентября 1972 года. После шумного успеха «Спящая» открыла пятинедельное турне по городам Северной Америки, причем каждый спектакль приносил рекордные сборы. Балетоведы всего мира отмечали, что этот спектакль, поставленный Нуреевым для канадской труппы, стал огромным достижением современного балета. В течение десяти лет эта версия «Спящей красавицы» не сходила со сцен Бостона и Берлина, Цюриха и Парижа. Уже одно это говорит о многом!
Еще одно профессиональное мнение, к которому можно прислушаться, принадлежало балерине Майе Плисецкой, когда она вспоминала о своих хороших отношениях с Рудольфом: «Люблю и хореографию Нуреева, «Ромео и Джульетту» особенно. Он обладал высоким вкусом, это тоже большая редкость. И умел собрать вокруг себя таких же тонких людей — настоящих художников… Нуреев оказал огромное влияние на мировой балет, не побоюсь сказать, такое же, как Дягилев».
Рассуждения мало понимающих в искусстве балета авторов о том, что Нуреев не был «хорошим» танцовщиком, что он ставил русскую классику с искажением хореографии, упрощая ее для себя, крайне несерьезны и не выдерживают никакой критики. Достаточно посмотреть любой из записанных фрагментов его зрелого периода, чтобы убедиться в обратном: высочайшая чистота исполнения, красота линий не только ног, но и рук, и всего тела, что свойственно, подчеркнем, представителям русского балета, делают любую вариацию в исполнении Рудольфа Нуреева настоящим шедевром. Это подтверждают и высказывания очевидцев, не понаслышке знакомых с творчеством танцовщика. Например, журналиста Беллы Езерской: «Это па-де-де я видела не один раз, оно очень популярно, но такой завершенности каждого па, такой выразительной скульптурности поз, такого размаха, такой невесомости в полете, таких стремительных вращений я не помню… Он был прекрасен, и танец его был совершенен».
Именно так — совершенен. Что касается «искажения хореографии», то постановщик, насколько мы знаем, имеет полное право на свое прочтение. Ответим себе честно: много ли осталось от Мариуса Петипа в третьем акте «Лебединого озера» в постановке признанного балетмейстера Юрия Григоровича? Хореография здесь полностью перекроена, фрагменты переставлены местами, характерные танцы «поставлены» на пальцы и т. д. Какая из постановок балета в итоге оказывается более удачной — вот вопрос. Но, надо полагать, в любой из них есть свои удачные и не очень удачные моменты.
Для самого себя, пока он находился в расцвете лет и здоровья, Нуреев навряд ли стал что-либо изменять в классической хореографии в целях упрощения. Для тех же, кто танцевал рядом с ним, вполне мог это сделать. Слишком велика была разница технического уровня его и солистов зарубежных театров, что бы ни писали сегодня его закордонные «биографы»! Все это тоже очень хорошо видно во время просмотра кинопленок с его участием. Да, Нуреев выматывал весь Королевский или Па рижский балет бесконечными репетициями (об этом сохранились многочисленные рассказы), но он не мог танцевать за коллег при всем своем желании! Даже прославленная Марго Фонтейн зачастую выглядит рядом со своим блестящим партнером случайно занесенной на русскую балетную сцену представительницей самодеятельного театра. Или — чудо изобретателей! — хорошо обученной механической куклой.
Вовсе не случайно французская балерина Виолетт Верди, рассуждая о феномене Нуреева и называя его «танцующим существом», «воплощением танца», однажды обмолвилась: «Когда он танцует, женщина рядом с ним воспринимается порой как излишество. Сам по себе Рудольф совершенно самодостаточен». В это легко верится, когда видишь запечатленными рядом с Нуреевым многих из его зарубежных партнерш с их негнущимся корпусом и деревянными руками.
Верди вспоминала, что танцовщик, репетируя очередную балетную партию, не знал снисхождения к самому себе, ставя все новые и новые сложные технические задачи. Вариации, сочиненные им для принца в «Спящей красавице», никто другой, по мнению Верди, исполнить бы не решился. От себя добавим: никто на Западе из балетных исполнителей того времени. Кроме, пожалуй, Эрика Вруна…
«Надо было видеть его на сцене, чтобы влюбиться окончательно и бесповоротно, — признается в своей книге «Непокоренный Нуреев» Ариан Дольфюс. — Он прыгал невероятно высоко, он вращался на огромной скорости, он выполнял лишние пируэты, которых не должно было быть, но при этом заканчивал свою партию с точностью до секунды, и его ноги безупречно вставали в пятую позицию, позицию победителя!»[39].
«Я хочу. Ты должна», — обычно этими словами, произнесенными по-английски, Нуреев конкретизировал творческие задачи, поставленные перед артистами. На репетициях он частенько ругался по-русски. А когда злился на коллег, почему-то называл их «Иванович»: «Ты — Николай Иванович». Поскольку Рудольф и сам никогда не давал себе спуску, он терпеть не мог, когда кто-нибудь рядом с ним ленился или делал что-то не так, непрофессионально.
«Вся моя жизнь в танце…» (Рудольф Нуреев)
— Вы танцуете так, словно на ваших ногах калоши! — кричал он кордебалету «Ковент-Гарден» на одной из первых репетиций «Баядерки».
«На сцене главное — это кордебалет, — признался Рудольф в одном из телеинтервью. — Без него нет и не может быть звезды».
Увы, сказанное не раз подтверждалось на примере различных российских театров оперы и балета, среди которых наиболее печален опыт Большого театра, потерявшего былую славу и мировые позиции, завоеванные десятилетиями.
Иногда артистам было сложно понять выражения Рудольфа, и не только те, что выходили за рамки принятой в обществе лексики (известно, что он допускал на репетициях русский ненорматив, далеко не всегда понятный зарубежным исполнителям).
— Рассардиньтесь! — к примеру, командовал Нуреев кордебалету «Гранд-опера».
— Простите, что? — спрашивали его.
— Не будьте как сардины в банке. Рассредоточьтесь по сцене! — кричал постановщик.
