Елена Обоймина - Рудольф Нуреев. Я умру полубогом!
Последний раз «Маргариту и Армана» Марго и Рудольф танцевали в Маниле в августе 1977-го. А потом Фонтейн уединилась с Ариасом на ферме в Панаме, где угасала от рака… Об этом знал только Рудольф, который анонимно оплачивал ее медицинские счета. В 1989 году Марго похоронила Тито. Сама она перенесла три операции и была практически прикована к постели.
— Я привыкла гастролировать по театрам, а теперь гастролирую по больницам, — горько шутила балерина.
Перед тем, как Рудольф должен был в очередной раз навестить ее, Марго заставляла себя подняться с постели, одеться и сделать тщательный макияж. В день его визита она отказывалась от медикаментов, приносивших облегчение: Марго была готова терпеть любую боль, лишь бы не выглядеть сонной в присутствии Нуреева. А он, ее «нежный и лукавый мальчик», как она называла Рудольфа, в редкое свободное время всегда спешил к ней в Панаму, задаривал ее игрушками, фильмами на видеокассетах и прочими подарками. Однажды танцовщик привез ей… пеньюар от Диора, и вновь услышал заразительный смех своей подруги.
…Через пять лет после смерти Эрика Вруна Рудольф потерял Марго Фонтейн. Она скончалась 21 февраля 1991 года, спустя двадцать девять лет с того дня, как вместе с Рудольфом впервые танцевала в «Жизели».
Печальная весть застала Рудольфа в Чикаго. Он три часа говорил по телефону с приемной дочерью Марго Керубе Ариас, расспрашивая о последних минутах своей подруги. На похороны не поехал: «Я бы хотел, но не могу».
— Она очень страдала, — признался он одному из приятелей. — Так что, может быть, конец принес облегчение.
Кажется, Марго осталась единственной женщиной, с которой Рудольф был способен связать свою судьбу. Узнав о ее смерти, он с горечью воскликнул:
— Мне следовало на ней жениться…
«Любовь — это бег через препятствия к смерти». (Рудольф Нуреев)
Глава 7
Грани таланта
С самого начала карьеры на Западе практически вся жизнь Рудольфа проходила на колесах: первые туры с труппой маркиза де Куэваса, затем — квартет с Соней Аровой, Эриком Вруном и Розеллой Хайтауэр, образовавшийся в 1961 году; телевизионные шоу во Франкфурте, Лондоне и Нью-Йорке в 1962-м; пятинедельные гастроли в 1963 году по девяти городам Соединенных Штатов и Канады вместе с Королевским балетом…
Его рабочий график не предусматривал отпусков и выходных. Сегодня — спектакль в Париже, завтра — репетиция в Лондоне, послезавтра — гала-представление в Монреале, еще через двое суток — начало гастролей в Токио… В подобном темпе он жил не год-два, а целые десятилетия! Став заманчивой фигурой для множества театров, танцовщик постоянно выступал со всеми ведущими (и неведущими) балетными труппами мира: «Гранд-опера», «Ла Скала», «Американский балетный театр», «Национальный балет Канады», «Венская опера» и др., за исключением балета стран социалистического лагеря. Этот темп сохранился на протяжении всей творческой жизни Нуреева, до самых последних туров по Англии и Австралии в 1991 году. Кроме того, с 1974 по 1991 год состоялось бесчисленное множество концертов антрепризы «Нуреев и его друзья».
В 1964 году Рудольф, как уже упоминалось, создал свои редакции классических балетов «Лебединое озеро» П. Чайковского на сцене Венского оперного театра и «Раймонда» А. Глазунова для гастрольной труппы лондонского Королевского балета. В 1966 году в Венском оперном театре поставил свой первый оригинальный балет «Танкред» на музыку Хайнса Хейнца, а также «Манфред» на музыку П. Чайковского. В дальнейшем в различных труппах ставил «Спящую красавицу» и «Щелкунчика» П. Чайковского, «Дон Кихота» и «Баядерку» Л. Минкуса, «Золушку» и «Ромео и Джульетту» С. Прокофьева и др.
Далеко не все ценят его как постановщика. По свидетельству очевидцев, известный балетмейстер Юрий Григорович обронил, что Нуреев не создал ничего нового, а его постановки — лишь копии ленинградских балетов. Танцовщик Николай Цискаридзе в одном из интервью обмолвился совсем об обратном: мол, принимая во внимание все заслуги Рудольфа Нуреева, нужно отметить, что он немало навредил своими постановками — ставил балеты по памяти и потому с искажениями. Но ведь искусство балета как раз и характерно тем, что хореография передается из века в век по памяти исполнителей. Естественно, при этом что-то теряется, но обретается еще большее. Кроме того, постановщик вправе вносить изменения в спектакль, привносить в хореографию что-то свое.
«Когда и где я вношу изменения, на то есть причина, и основательная причина, — говорил Нуреев, — потому что мы танцуем эти балеты сегодня, а не вчера». Лучше, думается, не скажешь!
Французский модельер Пьер Берже считал Рудольфа слабым хореографом, журналисты почему-то любят цитировать его высказывание: «Его балеты не представляли никакого интереса, хотя ему порой, как в «Лебедином озере», удавались интересные решения».
Балеты не представляли никакого интереса… Кроме разве того, что Нуреев благодаря постановкам русской классики поднял балет во всем мире на небывалую прежде высоту. Впрочем, стоит ли серьезно относиться в данном вопросе к мнению модельера, пусть и такого, как коллега и сожитель самого Ив Сен-Лорана?
Кстати, сам Сен-Лоран однажды сказал о Нурееве: «Когда я его вижу, то ощущаю дрожь в спине — это гений».
А Нинет де Валуа, чьей высокой оценке в мире балета вполне можно доверять, считала нуреевскую версию «Щелкунчика» лучшей из всех ею виденных. Рудольф очень любил этот шедевр П.И. Чайковского и называл его больше чем новогодним «детским» балетом. «Если вы вслушаетесь в музыку, то осознаете ее поразительную глубину и силу чувств. Это не просто приятный балет», — говорил он. За четверть века, что миновали после премьеры «Щелкунчика» в Стокгольме, количество постановок нуреевской версии во всем мире превысило количество постановок других редакций этого русского балета. Рудольф творил буквально чудеса, методом хлыста и пряника выжимая все возможное из беспомощных и ленивых кордебалетных артистов зарубежных трупп, чтобы заставить их танцевать более или менее прилично. «Можно было почти ощущать хлыст Нуреева над их головами, ибо эта труппа еще никогда не достигала подобной точности и технического блеска», — со знанием темы писал критик, дважды посмотрев поставленный им «Щелкунчик» в шведской столице.
«Прежде всего я считаю, что его концепция обогащает одну из самых очаровательных партитур Чайковского и придает зрелость тому, что слишком часто ассоциировалось с проигрывателями в детской», — констатировал другой критик. «Никакая из виденных нами версий «Щелкунчика» не была столь драматичной и не носила столь яркого отпечатка индивидуального стиля», — высказывался третий рецензент.
