Владимир Корнилов - Демобилизация
- Не отвлекайтесь.
- Да, - засмеялся он. - На каждого мудреца простоты хватает. Этот Новый год оказался днем "икс" Алексея Сеничкина. А, - дернулся он, как от зубной боли. - Ваше здоровье!
Водка уже несколько нагрелась и не была такой приятной. За окном темнело. Над катком зажглись фонари, и музыка рыдала о журавлях уже над всем парком, а не только над катком для фигуристов, отзванивала в ресторанных стеклах.
Сеничкину было жаль себя. Он хотел эту жалость сообщить молодой женщине и потому повествовал скорбно, с некоторым даже умилением перед своими безысходными семейными печалями. Он уже был приятно пьян и сам не знал, чего ему хочется от Инги. Давно пора было снять гарсоньерку и не киснуть во второсортных кабаках. Теперь у него нет-нет мелькали не учитываемые Марьяной гонорары. Но до сих пор он как-то перебивался без "хазы", одалживая ключи у своих холостых или полухолостых приятелей. Несколько раз его выручал бывший Ингин супруг Жорка Крапивников, человек добрый и отзывчивый, особенно на такого рода просьбы. Но сейчас брать ключи у Крапивникова было глупо, к тому же оскорбительно для аспирантки и недостойно Алексея Сеничкина. Он вдолбил себе в голову, что его любовь к мисс Рысаковой - что-то из ряда вон возвышенное и ему хотелось, чтобы не только сама аспирантка созрела, но чтобы созрело и в его душе это трепетное высокое чувство.
Вчера грубая и практичная Марьяна пыталась одним наскоком разбить сей хрустальный голубой дворец. И вот сейчас в припарковом, еще не очень заплеванном и забитом народом кабаке Сеничкин спешно латал следы Марьяниной бомбардировки. Округлым, несколько лекционно-сухим языком он расписывал новогоднюю ночь и свое печальное закабаление. В общем, большой лжи не было. Все было примерно так, как повествовал доцент, но сидевшая напротив аспирантка ясно представляла, гораздо ясней, чем хотелось доценту, это предновогоднее ожидание машины без дополнительных фонарей.
Машина должна была вернуться не к сеничкинскому дому, а на набережную, за Киевский вокзал, к одному школьному приятелю Алексея Васильевича. Там собралась мужская команда во главе с магнитофоном "Днепр-1", уникальной по тому времени игрушкой, которая была еше далеко не во всех домах, и у Филипченок на даче ее еще не завели. Правда, у Сеничкиных она была, но мать-поповна не любила что-либо из неказенных вещей выпускать из квартиры, и даже несмотря на перспективу весьма желательного брака, самоговорящей машины не дала. Собственно поэтому "ЗИС" должен был вернуться не к площади Восстания, а на набережную к дому нескупых родителей Алешиного однокашника.
Но несущественную деталь с магнитофоном Алексей Васильевич сейчас не столько для краткости, сколько для большей плавности повествования опустил.
Прикрыв глаза, чуть откинувшись в кресле, как на мягком сидении отцовского автомобиля, он вымурлыкивал столь дорогую, пусть и горькую, но все равно милую для него историю своего падения. Жизнь Алексея Васильевича была для него полна большого и сокровенного смысла, и он бы искренне удивился, если бы это было иначе для других. И еще потому, что начало сеничкинской биографии приходилось таить, он с тем большей охотой распространялся о своих институтских, а тем более аспирантских временах.
- Предугадываете впечатление? Году остается меньше часа. Третий раз выбегаю к подъезду - машины никакой. Такси летят с сумасшедшей спешкой, будто не набережная замерзшей Москва-реки, а Юнайтед стейтс оф Америка. Мороз страшный. Всё в клубах пара, как в Сандунах. Четверть двенадцатого... Двадцать минут. Нервы взвинчены. К тому же чертовски неудобно перед мальчишками. Команда в трансе. Кое-кто бунтует. Раздаются демобилизующие реплики: "Зачем нам эти кошки в мешке?"
Дело в том, что, кроме меня, никто женской группы в глаза не видел. Вся изюминка была в том, чтобы встретить свое грядущее в совершенно незнакомой компании, так сказать, "закрыв глаза и заре навстречу..." процитировал Сеничкин незаметно для себя один из афоризмов Георгия Ильича Крапивникова, от чего Инга поморщилась. Впрочем, доцент, погруженный в чудесные воспоминания, ничего не заметил.
- Словом, как сказал Гумилев, бунт на борту обнаружив, хватаю магнитофон и мы спускаемся со всеми бутылками на набережную. Жидкость обеспечивали мужчины, пищу - дамы. Времени остается четверть часа, а до той распроклятой дачи километров что-нибудь... даже сказать затрудняюсь, усмехнулся доцент. - Короче - не добраться. Набережная пуста. Вся Москва за столы садится. У нас вино, коньяк и водка плещутся в бутылках. От магнитофона мерзнут руки. На землю не поставишь. Штучка отечественная и, сами догадываетесь, капризная. Чуть что - обратно вертится или вообще молчит, как партизанка. Мужчины в голос костерят это расчудесное начинание, а у меня воображение, как кинопленка, прокручивается. Я вижу перед собой эту огороженную лачу и женское общество за столом с одними закусками и без единой бутылки горячительного. Позор!
Наконец-то, каким-то чудом сюда их занесло, летят две "Победы" с зелеными глазищами и мы, как Раймонды Дьен, чуть ли не ложимся поперек набережной: "Выручайте, ребята! Вся наличность ваша!" Мужчины похрустывают сторублевками и уж не знаю как, но уговаривают двух молодых шефов.
Сеничкин все больше погружался в морозную нервную бестолочь и пустяковость новогодней встречи. Водка из холодного графина, не успев окончательно согреться, была допита и, не прерывая рассказа, он поманил официанта и попросил бутылку сухого вина, мгновенно сосчитав, что одолженной на кафедре сотни и еще собственных сорока рублей хватит за глаза.
- Догадываетесь, - продолжал, прихлебывая разлитое расторопным официантом холодное белое вино. - Долгое шоссе. Асфальт заметает снегом, а адрес у меня весьма относительный.
Он опять увидел это узкое боковое шоссе, почти пустое и в обычные-то дни, а в эту ночь совершенно мертвое, спросить дорогу некого. Казенный шофер адрес знал, а эти таксисты здесь никогда не бывали и начинали ворчать.
Наконец, фары выхватили белую, залепленную снегом фигуру рогатого лося и Сеничкин понял, что пока еще с дороги не сбились. О лосе дома упоминалось.
- Где-то здесь, - сказал он, как можно веселее, и тут же, километра через четыре начались дачи. Теперь надо было искать ту самую, новую, но уже огороженную.
- Спросить надо, - сказал владелец, точнее сын владельца магнитофона.
- Сворачивай! - решился Алексей Васильевич, но таксист, нервничая, сильно крутнул руль и "Победа" левым крылом врезалась в ворота.
- Мать твою!.. - в один голос крикнули сидящие в первой машине и выбежавший из проходной охранник. В темноте не было видно его погон и потому не ясно, кто он по званию, но голос у него оказался злобным и уже пьяным.
