Ингар Коллоен - Гамсун. Мечтатель и завоеватель
Он тут же позаботился о том, чтобы Гамсуна поместили в клинику.
Первого марта 1906 года описание этого эпизода в жизни Гамсуна заняло почти целую полосу столичной газеты — то был очерк «В клинике»[176].
Я лежу один, разглядывая крючки, вбитые в стену, слушаю колокольный звон за оградой, нервы мои напряжены до предела, словом, я лег в клинику. Я беспомощен, и это продлится еще много дней, слава Богу.
Какое блаженство — лишиться воли, но постоянно ощущать где-то рядом присутствие доктора и сестер и еще каких-то добрых людей, все за меня решающих. Так сладостно и уютно мне никогда не было, и я намерен не раз еще вернуться в эту клинику.
В последний понедельник что-то во мне сломалось. Перед этим я много и напряженно работал, до дрожи внутри, а несколько ночей накануне я не спал. Вместе с друзьями я рухнул в кабаки, залитые светом, музыкой и вином, а еще через несколько дней все мое человеческое существо сказало «стоп».
— Что вас беспокоит? — спросил доктор.
— Меня беспокоит то, что в этой гостинице мне не подают топленое молоко. Я хочу на волю, мне здесь не по себе.
— У вас дрожат руки.
— И внутри тоже все дрожит. И мне бы очень хотелось, чтобы эта комната была вдвое меньше, желательно без дверей, и чтобы ни один звук не проникал сюда.
— У вас нервы не в порядке, — сказал доктор.
И я помог ему уложить меня в клинику.
[4: 293–294]Газета была мгновенно раскуплена, и тут же поползли разные слухи.
Через три дня он послал очерк своему издателю Альберту Лангену, которому доверительно написал: «Мне удалось построить чудесный дом. Строительство только что завершилось. Но тут оказалось, что мой семейный очаг больше не существует Как всё грустно в этом мире. Как Вы считаете, хорошо ли будет для меня пожить в Мюнхене?»[177]
Но в Мюнхен Гамсун не поехал.
Он поселился в пансионе, приблизительно в миле к юго-востоку от столицы. Круг замкнулся. Кажется, именно в таком месте он познакомился с Берлиот около десяти лет назад. Весной 1906 года она подписала бумаги, свидетельствующие о том, что она во второй раз оказалась разведенной женщиной. Формально это не было судебным решением, лишь взаимное соглашение о разводе, но у Берлиот не было иллюзий, что когда-нибудь они снова сойдутся.
Он взял себе Муравьиный холм и все долги. Деньги, вырученные за продажу дома, должны были пойти на покрытие долгов. Та часть имущества, которую она принесла с собой, оставалась за ней.
А как делить ребенка? До восьми лет Виктория должна была оставаться с матерью. Потом дочь должна будет жить с отцом. Если в этот период кто-то из родителей вступит в брак, другой мог немедленно претендовать на то, чтобы ребенок жил с ним. Гамсун должен был выплачивать ежемесячное содержание бывшей жене и дочке[178].
В мае скончался Хенрик Ибсен.
В августе Гамсуну исполнилось сорок семь, хотя для других он был на год моложе. В сентябре и октябре он день и ночь трудился над рукописью того самого романа, который задумал еще в Копенгагене. И вот в конце ноября роман «Под осенней звездой» был опубликован. Гамсун отказался от первоначального названия «Невроз». Замысел во многом трансформировался и в конце концов реализовался в виде тонкой книжечки, лишь на десять страниц толще «Виктории», сочиненной им во время медового месяца в Вальдресе в 1898 году. Поскольку, как оказалось, Гамсун лгал, когда обещал перед алтарем любить свою жену и в горе и в радости, то ему уже ничего не оставалось как описывать любовь такой, какой она должна быть и какой она была для него около двадцати лет тому назад. И вот Гамсун вновь повествует о любви.
Он пишет об этом не так, как в «Виктории», где любовь сделала из Юханнеса поэта, нет, речь теперь идет о писателе Кнуте Педерсене из Нурланна, мужчине среднего возраста, который лечит свои расшатавшиеся нервы в деревне и успокаивает их, заигрывая с высокогрудой дочерью пастора Элизабет, ее матерью, другими девушками. Но самое важное для него покорить ту, которая «само совершенство вся с головы до ног», Луизу Фалькенберг, жену капитана и хозяйку усадьбы, в которую он нанялся на работу.
Гамсун теперь не боится писать от первого лица. Экзистенциальные аутсайдеры и неуравновешенные личности 1890-х годов уходят в прошлое. Им на смену приходит соблазнитель, уже немолодой человек с усталостью в уголках глаз. Он отнюдь ничем не уступает своим предшественникам из предыдущих произведений Гамсуна.
Он размышляет более, нежели действует сам, часто беседует сам с собой, порой раскаивается в своих поступках. Вот Кнут Педерсен едет вслед за женой капитана в город и там в очередной раз пускается в загул: «Сначала я пил пиво, потом виски. Я выпил целое море виски. Три недели подряд я пьянствовал и топил свою тоску в бесчувствии» [3: 177–178]. Любовь уже не опасна, ею не живут, от нее не умирают. В лучшем случае она способна едва питать творчество.
«Верденс Ганг» восторженно приветствовала выход в свет романа Гамсуна «Под осенней звездой». Автору рецензии не хватало слов, чтобы выразить свое мнение относительно того, насколько бледными и невыразительными выглядели большинство других героев-скитальцев у Гамсуна по сравнению с этим полнокровным — одновременно интеллектуальным и сноровистым — персонажем. В то время как «Моргенбладет» вновь заклеймила его. По мнению газеты, Гамсун уже исписался, а его роман не более чем исповедь пропойцы. Несмотря на такую убийственную критику, еще до Рождества книга была издана тройным тиражом, что было впервые.
Гамсун пожаловался на «Моргенбладет» председателю Союза писателей. Эта жалоба, собственно говоря, явилась частью плана, который он вынашивал. «Гюльдендаль» наконец решил выпустить собрание сочинений Кнута Гамсуна «Романы, новеллы и очерки». Чтобы обезопасить себя от нападок, которые он получал в свой адрес от консервативных критиков и «Афтенпостен», он решил заранее заручиться поддержкой других рецензентов, тех, кто мог бы выступить с положительной оценкой его творчества в связи с рекламным анонсом выхода в свет его собрания сочинений. Таким образом Гамсун рассчитывал повлиять на общественное мнение.
Ставки в его игре были велики как никогда.
Он был буквально одержим желанием затмить Ибсена. Он требовал для себя лучших условий издания своих произведений, чем были у Ибсена и Бьёрнсона. «Дело в том, что собрания сочинений последних знаменуют завершение их творческого пути, и разница между ними и мной состоит в том, что я нахожусь в расцвете творческих сил и многое у меня еще впереди <…>. Я не дебютант, я работаю как профессиональный писатель уже в течение девятнадцати лет и выпустил девятнадцать книг, которые переведены на шестнадцать языков, меня постоянно переиздают, особенно в Германии и России (правда, от русских издателей я до сей поры не получил ни единого эре). Я постоянно получаю восхищенные письма от почитателей со всего света, включая Латинскую Америку и Австралию, хотя больше всего, конечно же, из европейских стран. А здесь, на родине, меня все еще продолжают издавать теми же тиражами, что и тогда, когда я дебютировал девятнадцать лет назад. Хочется надеяться, что теперь что-то переменится»[179].
