Алексей Вульф - Дневник 1827–1842 годов. Любовные похождения и военные походы
7 ноября
Эти дни я всё сижу у Голубинина, где поселился Рославлев и Туманский; читаю там, играю с ними в вист и, перебежав через двор, волочусь за красавицей, доселе еще не внимающей моим любовным мольбам. В карты я проиграл безделицу, а в биллиард выиграл 4 билета театра <…>
9 ноября
<…> Вчера я играл несчастливо и проиграл 60 рублей. Поутру я отдал письмо к матери на почту, а остальной день читал “Сен-Мара”. Перевод этого прекрасного романа Альфреда де Виньи довольно хорош, а достоинства романа признаны всеми.
Про жизнь мою здесь не знаю что сказать – она до крайности скучна и бездушна.
10 ноября
<…> Вот и пороша: в ночь выпало вершка на два снегу. В Сарыкиой я бы нынешнее утро приятнее провел – я бы уже следил заяцев…
Я начал читать 12 том “Истории” Карамзина. Какой слог! он приводит в восторг простотою и величием своего рассказа. Это простодушная летопись и вместе эпопея. Его изображение исторических лиц столько живо и ярко, что к ним привязываешься, гордишься именованием их соотечественниками. Везде видно, что он трудился с любовью к предмету, а не из корысти или из суетного славолюбия57.
11 ноября
<…> Вчера вечером возвратился полковник из Бердичева. В привезенных им французских петербургских газетах прочитал я указ, которым повелено 1 и 2 пехотным и 3 и 5 резервным кавалерийским корпусам считаться на военном основании и выступить к границам. – С кем же мы будем воевать – не могу понять! Вероятно, эти движения имеют целию удержать дух мятежей, распространяющийся в средней Европе. Я чрезвычайно рад, что нас оставляют в покое, по всем причинам: раз, что я нисколько не хочу участвовать в угнетении человечества, во-вторых же, собственные мои обстоятельства не такого роду, чтобы позволяли мне выдержать еще войну, в которую я могу заслужить Анну 4 степени, а потерять не только здоровье, но и жизнь. Я знаю теперь, сколько можно полагаться на счастье, и другой раз не хочу быть в дураках <…>
12 ноября
Всегда, когда приедут офицеры из лейб-эскадрона: Ломоносов, Штенбок или Милорадович, то без шампанского не обходится, и часто пьют до тех пор, пока не станет в Сквире вина; так случилось и вчера, когда у Блезера явилась и музыка, состоявшая из кларнета, скрыпки и виолончела. Разгоряченная прыганьем, молодежь напрасно желала утолить свою жажду шипящей, пенистой влагой <…>
14 ноября
<…> Вчера заходил я к Туманскому, который болен был, но теперь уже выздоравливает. Он привез из Одессы много книг, которыми можно пользоваться.
Молодую красавицу трактира вчера начал я знакомить с техническими терминами любви; потом, по методе Мефистофеля58, надо ее воображение занять сладострастными картинами; женщины, вкусив однажды этого соблазнительного плода, впадают во власть того, который им питать может их, и теряют ко всему другому вкус: им кажется всё пошлым и вялым после языка чувственности. Для опыта я хочу посмотреть, успею ли я просветить ее, способен ли я к этому. Надо начать с рассказа ей любовных моих похождений.
15 ноября
<…> Погода стоит настоящая осенняя, снег всё еще лежит; вчера сделалась гололедица и с моею красавицей, которая рассердилась на меня.
16 ноября
<…> Вечером вчера был я у выздоравливающего Туманского и играл с ним и с Кольчигиным в вист – на этот раз был я счастливее обыкновенного, выиграл рублей 30. У Туманского же я взял “Монастырку”, I часть романа господина Перовского, которой отрывки я уже читал в “Литературной газете”, где, кажется, справедливо хвалят это сочинение 59. Полевой, напротив, нападает, но в одном он только прав: зачем было пускать в свет одну только часть, а не целое, ведь это не глава “Онегина”60 <…>
17 ноября
<…> Вчера вечером, вместо того чтобы идти в театр, играл я в вист – и очень несчастливо – проиграл более ста рублей; против Туманского я не могу играть.
18 ноября
<…> И вчера я опять проиграл в вист, но что еще не лучше – попался в секунданты к Милорадовичу. Этот вздорливый человек, которого я уже раз мирил, обидел без всякой причины Голубинина, за что этот и вызвал его. Вчера, пришедши в трактир, встретил меня первой просьбой быть его вторым; не имея причины ему отказать, я должен был принять его предложение и сказал, что я всегда <рад> служить тому, кто требует моей помощи. Поблагодарив меня, он был столько любезен, что прибавил: “Я всегда прошу в таком случае первого, которой мне встретится”. – Дело будет после смотра; с моей стороны я употреблю всё возможное, чтобы сделать оное сколько можно менее кровопролитным. – Завтра я еду в эскадрон, чтобы приготовиться к будущему смотру. Сейчас отправил я письмо к Анне Петровне; она что-то давно ко мне не пишет.
19 ноября
<…> Вчера у нас в театре давали “Казака-стихотворца”61 для бенефиса госпожи Горлицкой. Она играла Марусю довольно хорошо, про пенье ее нельзя сказать того же. Ро ли Прудиуса и Грицка особенно были очень порядочно сыграны, а Климовского как нельзя хуже. Театр был полон до возможности, и бенефициантка довольна сбором; таким образом, все довольны.
Антоново, 24 ноября
Возвратившись 19 числа сюда, чтобы приготовиться <к> смотру, я на другой день поехал с Вормсом опять в Сквиру, чтобы быть вечером в театре, куда ожидали соседних помещиц, и поволочиться за красавицей. Вместо первых получил я в театре письмо от матери, которое меня очень огорчило; она говорит, что я не могу и не должен идти в отставку и что могла бы скоро мне прислать денег, если бы не холера, прерывающая теперь все сообщения.
27 ноября
Вчера вечером возвратился я из Сквиры, куда ездил более для окончания дуэли Милорадовича. Счастье помогло мне оную кончить без кровопролития и без лишней траты пороху. Милорадович, которого главный недостаток есть вспыльчивость, а не дурные правила, убежденный неделью размышления в несправедливости своего поступка, казалось, был миролюбиво расположен, особенно после разговоров с Штенбоком, старавшимся их помирить, но ошибочно воображавшим, что время упущено, к оному утверждая, быдто бы тотчас вслед за ссорой более бывают расположены к мировой, чем впоследствии. Я еще более надеялся окончить дело счастливо, потому что узнал от Штенбока намерение Милорадовича предоставить противнику первой выстрел и, выдержав оной, предложить примирение, не пользуясь своим. Это намерение, хотя и узнал Голубинин, но был столько умен, что не дал себя вовлечь в ложный поступок, и объявил, что он не будет щадить своего противника. Всё шло хорошо, почему я не входил с моим дуэлянтом ни в какие подробности до решительной минуты. Мы все ожидали, что ожидаемым промахом Голубинина всё благополучно кончится. Якоби, мой сотрудник, как отличный стрелок, имел обязанность пистолеты, которую он хотя исполнил со старанием, а не с обыкновенной нерадивостью секунданта, но несчастливо, ибо выбранные пистолеты были с дурными замками и дали бы несколько осечек (как после было при стрелянии в мою шапку), что непростительно со стороны секундантов. – Утром, в часов 9, поехали мы на двух санях по прекрасной, недавно установившейся, сегодня уже сошедшей зимней дороге; если бы не сильный туман, на 100 шагов перед глазами скрывавший предметы, то утро можно бы было назвать хорошим. Отъехав по бердичевской с версту, мы поворотили влево и расположились в ближней лощине. Зарядив как следует в присутствии противников пистолеты и выторговав у Якоби 15 прешироких шагов, готовы мы были поставить противников на роковое расстояние с тем, чтобы Голубинин стрелял первый. Но прежде, объявил я, есть моя обязанность как секунданта в последний раз употребить мои старания к примирению. Подойдя к Милорадовичу, я сказал: “Вы, милостивый государь, сознавались, что обидели господина Голубинина; я надеюсь, что поэтому, сознаваясь в своем поступке, вы не откажетесь подать первой руку к примирению”. Получив желаемый ответ, я обратился к Голубинину: “Милорадович сознается, что он вас обидел в жару, и желает, чтобы вы прошедшее забыли и были снова ему добрым товарищем и приятелем”. – “Когда Милорадович сознается, что он виноват предо мною, то я доволен”, – отвечал Голубинин. Между тем Штенбок, видя счастливый оборот, который берут мои очень нескладные убеждения, присоединил свои убедительною силой истины и искренним желанием помирить – и после еще нескольких слов мы свели противников и обнялись по-братски все вместе. Для Якоби было это совершенно неожиданно; он думал, что без выстрелов никак нельзя обойтись и с пистолетами в руках быдто нельзя мириться. – Я сам признаюсь, не ожидал такого легкого успеха, это была счастливая минута, ибо иногда, несмотря на тайное обоюдное желание примириться, не решаясь никто сделать первого шага, опасаясь показаться боязливым, убивают друг друга. К чести нынешнего времени можно отнести, что поединки становятся реже. Забияки, или бретеры, носят на себе заслуживаемое ими справедливо презрение всякого благовоспитанного человека.
