Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико
Потом уже Софико стала более популярна. После 70-х годов. Самый известный фильм с ее участием, наверное, — «Ищите женщину» Аллы Суриковой. С Леонидом Куравлевым у них очень удачный получился тандем.
Маме вообще везло на хороших режиссеров. Сергей Параджанов ее много снимал, он часто бывал у нас. Сережа вообще был как член семьи, всегда забегал на Пикрис-гору. И мы то и дело к нему ездили.
Когда я начал рисовать, он очень поддерживал меня. Обожал мои рисунки. Мы очень дружили. Получается, вначале была его дружба с родителями, а потом и я сам с ним сблизился. Много раз бывал у него дома на улице Месхи.
Мы говорили и на грузинском, и на русском. Он прекрасно знал грузинский, родился же в Тбилиси. Но чаще, конечно, по-русски общался.
Он очень хорошо ко мне относился. Все время в Армению упрашивал с ним поехать: «Поедем, посмотрим историю, памятники».
Он трепетно относился к Армении. Обожал родину своих предков. Потом, когда я мастерскую сделал в Дигоми, рисовал там, он приходил и говорил — к тебе сюда, если не бросишь рисовать, приедет весь мир.
И вот так странно совпало, что я стал последним, кто видел его в Париже в день, когда он навсегда закрыл глаза.
У меня в столице Франции проходила выставка. В это же время Сереже стало плохо, и его тоже повезли в Париж.
У меня дома на самом видном месте стоит фотография: на ней они с мамой репетируют, уже в больнице это было, здесь, в Тбилиси. Параджанов хотел сделать картину «Исповедь». Но в первый же день съемок ему стало плохо.
Его забрали в Ереван. Из Армении он звонил папе: «Георгий, приезжай и забери меня домой, я хочу умереть в Тбилиси. Кроме тебя это никто не сможет сделать». Но отец не поехал, потому что поговорил с докторами и они сказали — мы его увозим в Париж, слишком серьезное положение. У него же был рак.
И эта его поездка на лечение во Францию совпала по времени с моей выставкой. Не забуду, как я пришел к нему в госпиталь в первый раз. Захожу в палату. На огромной стене установлен экран, рядом доктор со проектором. Сережа лежит, а на экране — слайды, на которых появляются мама, папа, мой брат Сандрик, еще какие-то люди. Это была съемка путешествия по Армении. Так Сергей просматривал свою жизнь.
Он с ума сошел от радости, когда я появился в дверях. Врач начал рассказывать, кто здесь был за это время — министр культуры Франции, Марина Влади… А Сережа так посмотрел на меня, что стало ясно: для него уже все кончено.
Через три дня я обещал еще раз навестить его. Пришел. Там уже какая-то суматоха была, доктора бегали. Я зашел, глянул на Сергея — такие испуганные глаза у него были. А вскоре он их вдруг закрыл. Я вышел из палаты, чтобы узнать, в чем дело. И доктор сказал мне, что, к сожалению, Параджанов впал в кому. Потом он уже в себя и не пришел, хотя еще дня три-четыре находился в госпитале. Так что фактически он умер в Париже. А затем его, подключенного к аппарату, доставили в Армению. И там уже наступил физический конец.
Очень жаль, что фильм «Исповедь» так и не состоялся. Софико должна была играть его мать. Наверняка получилась бы яркая работа.
У Софико и Параджанова были отношения, как у брата и сестры, и даже больше. Все друг про друга знали.
Сережа вообще очень открытый был, веселый, очень добродушный.
Сегодня его коллажи стоят баснословных денег. Многие пытаются на нем заработать. Я никогда об этом не думал, воспринимал его просто, как очень талантливого человека. А он и сам знал, что после смерти будет очень почитаем.
Вообще каждый человек знает свой потенциал, особенно художник. Не верьте, когда кто-то говорит, что не знает. Лучший себе судья — это сам человек. Если он не дурак, конечно.
Вам Софико все верно о своем рождении рассказала, я читал вашу статью.
На тот месте, где дед построил дом, раньше был лес. Сюда приезжали гулять тбилисцы. Город на этом месте заканчивался. Район называется Варазисхеви, это был уже пригород.
Миша и Верико где-то в лесу поцеловались, и буквально на этом месте появился дом. Дедушка обещание сдержал. Оказался человеком слова.
Дед был хорошим режиссером, снимал исторические фильмы, в том числе и о Сталине. Когда я рос, уже все было известно об этом человеке. Но я никогда не говорил деду, даже в пылу юношеского максимализма, как он мог прославлять Сталина, мол, неужели, не понимал. Никогда. Я не считал себя в праве это делать, во-первых. А во-вторых, хорошо понимаю ту эпоху и тех людей искусства, которые жили и творили в то время.
Они верили. Это, конечно, было странно. Знали же про жертвы, про то, что вокруг происходит, про страх. Но при этом искренне верили.
А бабушка, наоборот, антисталинисткой была. Случались ли у них из-за этого с дедом какие-то стычки — неизвестно. При нас ничего такого не происходило. Хотя мама рассказывала — бывало. Она сама ненавидела и Сталина, и Берия.
У бабушки и дедушки было самое главное — любовь. И уважение к таланту друг друга.
Я читал их переписку. Миша ведь одно время работал в Москве.
О чем были письма? Военное время стояло, что тогда они могли написать? Самые простые вещи. Например: «Миша, пришли гречиху». Главным было — сохранить себя и детей. Чтобы выжить.
Бабушка писала деду, что Софико начала играть на рояле, хорошо учится, изучает английский язык.
А вот когда деда не стало, Верико начала писать ему совсем другие письма.
Она была закрытым человеком. Не выговаривалась с нами, а все свои переживания и мысли доверяла бумаге и писала, писала все время.
Не знаю, где эти письма, я должен найти. Мама говорила, что находила что-то, но многое уничтожила сама Верико…
А какое пронзительное письмо Верико написала Фаине Раневской. Как хорошо, что оно сохранилось.
Я, кстати, очень хорошо помню Раневскую. Бабушка всегда меня к ней водила, когда ездила на гастроли в Москву. Я обожал Фаину Георгиевну. В ее квартире бывал несколько раз. Маленький был, но она общалась со мной, как с равным, шутила, играла. Она вообще была потрясающе веселый человек.
Они с бабушкой дружили. Раневская с ума сходила по Верико, ценила ее, как драматическую актрису. Верико в Москве всегда такое отношение встречала от великих театральных старух — Гоголевой, Яблочкиной, других легенд. Все к ней как к мэтру относились.
Не скажу, что Верико была очень верующим человеком. В храм не ходила. А дома иконы были, конечно.
Расскажу одну историю. Когда ее сын Рамаз, у него был рак, умер, бабушка вынесла все иконы из комнаты. Но она очень симпатизировала нашему Католикос-Патриарху Илие Второму. Он тогда был совсем молодой. Помню, как он приходил к бабушке. Беседовал с ней, хотел, чтобы она вновь уверовала.
