Роми Шнайдер - Я, Роми Шнайдер. Дневник
Лондон
Мой дорогой господин Кортнер,
Если сейчас это так, как кажется, — то, несмотря ни на что, я не верю, что мы оба как «королевские дети» [17]. Вы меня действительно не забыли — я благодарю Вас. Поверьте, пожалуйста, что я очень счастлива и горда этим. С «Леонсом и Леной» не получается, потому что я сейчас снимаюсь и следом идёт ещё один фильм. Господин Бом, мой агент, полагаю, уже Вам ответил. Я получила Ваше письмо, пересланное господином Нагелем. Отвечаю Вам. Может быть, я бы этим Вас убедила, что не так уж я невежлива. Я приеду в Мюнхен 10 или 11 декабря — и позвоню Вам! А пока шлю Вам, Вашей супруге и всей семье горячий привет и наилучшие пожелания.
Сердечное спасибо.
Ваша старая Шнайдерша, которая очень хорошо знает и никогда не забывает, как она училась у Кортнера!
Весна 1966 года
В Берлине я буду впервые играть на немецкой сцене — в Театре Комедии на Курфюрстендамм. Причём уже в этом году, если получится. Сначала я сыграю в серьёзной пьесе, а потом в комедии, а ставить будет Харри Мейен.
Я уже готовлюсь к своему театральному дебюту на немецкой сцене, и именно в Берлине — из сентиментальных соображений. В Берлине, на темпельгофской киностудии УФА я стояла перед камерой впервые в жизни. Двенадцать лет назад! Дрожащая от страха четырнадцатилетняя девочка в фильме «Когда вновь расцветает белая сирень».
И всё получилось хорошо. Этот город принесёт мне счастье. Я это знаю.
И поэтому Берлин должен стать моей первой остановкой на немецкой театральной сцене.
После Алена, когда я была смертельно несчастна, я носилась в Париже от одного показа мод к другому, от примерки к примерке. Однажды я зашла к Шанель, купить костюм. А вышла от неё — с семью костюмами! Раньше ходила всё время в лохмотьях...
Июль 1966 года
Мейен меня так защищает, даёт мне новое чувство уверенности. Мне нужен мужчина, который знает точно, что для меня хорошо, и не какой-нибудь юнец.
С Харри я наконец-то в безопасности. Я стала спокойнее. Перестала быть столь болезненно честолюбивой, как раньше. Я уже девять месяцев не снимаюсь, но нет чувства пустоты, как это бывало раньше в перерывах между фильмами. Я даже могу себе представить, что вообще покончу с кино.
Осень 1966 года
Брак и материнство могут человека только улучшить. Только это делает женщину женщиной.
Для некоторых мы стали обычной мещанской супружеской парой, считаем, что лучше всего быть дома, много смотрим телевизор.
Но если Харри переключает каналы телевизора в нашей берлинской квартире и вдруг нападает на футбольный матч, я предпочитаю уйти. Он вообще-то спокойный человек, но во время этих трансляций мой Харри, слышу, вопит «давай!» и «бей!»
Совместных профессиональных перспектив мы пока не видим.
3 декабря 1966 года
Харри привёз меня в больницу, и когда профессор сказал, что это будет нескоро, вернулся домой и принял снотворное, чтобы унять волнение и уснуть.
Ещё в больничном лифте нам пришло в голову, что мы так и не придумали имя для ребёнка. Тогда мы выбрали три — хоть одно, решил Харри, наверняка подойдет. Через шесть часов Давид уже был тут как тут, и Харри проспал это событие дома на диване. Медсестра звонила ему непрерывно.
Я хотела родить здорового ребёнка и потом тоже самой об этом заботиться. Ведь первые месяцы в жизни младенца такие значительные.
Дитя воплощает для меня жизнь, полную мира, семьи, защищённости.
Беременность — это было прекрасно. И потом я ещё два года не работала, мы жили в нашей четырёхкомнатной квартире в Груневальде, и мне было там хорошо.
Наконец-то у меня есть мужчина, который будет меня любить до конца моих дней.
Мой сын родился в Берлине. Там я провела самые прекрасные, самые счастливые годы моей жизни.
Мой отец Вольф Альбах-Ретти
18.05.1906-21.02.1967
В феврале 1967 года в возрасте 60 лет умирает отец Роми Шнайдер. Он похоронен на евангелическом кладбище в Матцляйндорфе, на Триестерштрассе. Когда в 1980-м умирает 105-летняя Роза Альбах-Ретти, бабушка Роми, её хоронят на Центральном кладбище Вены. В 1984-м гроб с телом Вольфа Альбах-Ретти переносят туда же, под общее с матерью надгробие.
Роми ездила в феврале в Вену и застала отца на смертном одре.
Её письмо 1964 года, после его первого инфаркта и после её разрыва с Делоном, другое письмо, написанное сразу после рождения Давида в 1967-м, равно как и её последующие воспоминания об отце, показывают её отношение к нему, полное любви и сохранённое на долгие годы.
Письмо Роми к отцу после его первого инфаркта, в 1964 году
Ты должен знать: я о тебе думаю! Я рядом с тобой — точно! Если тебе что-нибудь нужно, если я могу тебе чем-то помочь — я здесь! Для тебя, ты же это знаешь! В последнее время я никак не проявлялась, потому что вовсе не взлетала до небес от восторга и никого не хотела утруждать своими глупостями и горестями — и тебя тоже! Каждый должен пройти сквозь своё дерьмо сам, один...
Письмо Роми к отцу в январе 1967 года, через месяц после рождения её сына Давида
Мой любимейший папочка... Я надеюсь, мы скоро тебя увидим, прежде всего ты же должен познакомиться со своим внуком, потому что тут уже есть на что посмотреть: он — возмутительный пачкун штанов и такой забавный! Такой забавный: он постоянно гримасничает, он упрямец и красавчик! Ну, хорошо я всё проделала с моим сынком?
* * *
Мой родной отец не был по-настоящему отцом. Увы. Но сегодня я думаю: он слишком рано умер. Может быть, он стал бы мне отцом позже — когда я в нём нуждалась, когда вечно возле меня был тот, другой. Мой отец говорил мне ещё тогда: да плюнь, не волнуйся, я тоже считаю его, того другого, противным, брось волноваться.
Юной девочкой я больше всего любила сидеть в комнате моего отца, которого уже не было в доме, — он оставил мою мать. Там я была совсем одна. Но я знала: я сижу в комнате того, кто меня очень любил. Кто не был, конечно, настоящим отцом, для кого купить мне и брату по паре обуви было уже непосильным делом, — он говорил, что с него довольно. И всё-таки в этой комнате я никогда не чувствовала себя одинокой.
Он прислал мне для карнавала костюм чёрта, когда я была в монастырской школе. Я себе казалась в нём невероятно красивой и очень «секси». Всех прочих этот костюм шокировал. Письмо, которое он приложил, — да нет, какое там письмо, просто листок, — до сих пор со мной. Все письма моего отца — со мной, и письма матери тоже.
