Дитрих фон Хольтиц - Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы. 1939–1945
Если бы в тот момент мы располагали достаточными резервами, то, вне всякого сомнения, смогли бы успешно контратаковать. Но лично я сумел получить только одну пехотную дивизию – 353-ю. Она была полностью укомплектована, и именно на нее лег основной груз обороны на севере. Возглавляемая командиром, всегда готовым к маршу, она составляла главную силу обороны вплоть до Авраншского прорыва.
В тот момент хватило бы пяти дивизий, в том числе двух или трех танковых, чтобы сбросить высадившегося на полуострове Котантен противника в море. Нет никаких сомнений в том, что плохая погода, парализовавшая вражескую авиацию, сильно облегчила бы эту задачу. Но в ставке фюрера продолжали ожидать второй высадки союзников в районе Кале, и эта ошибка свела на нет возможности успешной обороны как на полуострове Котантен, так и в остальной Нормандии.
В развернувшихся затем боях мы защищались от противника, обладавшего подавляющим превосходством. Но и отражая колоссальные по мощности атаки врага, германский пехотинец вновь продемонстрировал такие свои высокие качества, как упорство и храбрость. Противник непрерывно бомбил всю линию фронта, в первую очередь левый фланг позиций нашего армейского корпуса на участке Бретвиль – Мон-Кастр, западнее и восточнее болот, и вдоль дороги Сент-Илер – Перье, где создал угрозу прорыва нашего фронта. Западнее и восточнее реки Вир он немедленно так увеличил свои силы, что в конце июля мы ожидали там решающего удара.
В эти недели, то есть между 18 июля и концом месяца, наши потери были так велики, что я легко мог предвидеть наш конец. От огня вражеской артиллерии, бившей точно благодаря самолетам-корректировщикам, а также от действий бомбардировщиков и истребителей, непрерывно атаковавших нас, в иной день мы теряли до полутора батальонов.
К этому следует прибавить то, что Гитлер постоянно вмешивался из своей ставки в Восточной Пруссии в руководство операциями. Так, например, он запретил командующему армией заранее намечать и готовить оборонительные позиции в тылу. В таких условиях мне оставалось лишь скрывать от вышестоящих начальства и штабов принимаемые мною тактические мероприятия. Наступление противника грозило совершенно отрезать нас от наших позиций на юго-востоке. Поэтому я принял решение подготовить пять оборонительных рубежей, расположенных один за другим.
Тем временем командующий армией генерал Дольман умер от сердечного приступа. Это был выдающийся старый воин, воплощение лучших армейских традиций. Расследование, проводившееся в отношении его в то время с целью установления причин успеха высадки союзников, совершенно расшатало его нервы. В интересах дела было бы лучше временно отстранить его от должности. Или, по крайней мере, не осложнять ему жизнь и не делать невозможным исполнение им обязанностей командующего, подвергая утомительным допросам.
После его смерти командование армией принял генерал войск СС Хауссер. Мы были счастливы его назначению, поскольку надеялись, что ему удастся прекратить непростительные и лишенные какой бы то ни было объективности придирки со стороны Гитлера. Генерал Хауссер служил в старой армии, всегда был солдатом и не занимался политикой. Но ему, как и другим, не удалось предоставить командованию корпуса достаточную свободу действий.
Мы постоянно оказывались перед альтернативой: или точно и четко выполнять полученные приказы, или, с полным осознанием своей ответственности, разумно командовать войсками. Недоверие Гитлера к собственным генералам не могло не иметь пагубного влияния как на ход боевых операций, так и на настроения в войсках. Подобное отношение не только вредило дисциплине и подрывало веру в объективность высшей власти, но и создавало очевидную напряженность между командованием армии и корпуса, а также армии и группы армий. Порой эта напряженность приобретала такую остроту, что штабы армий отправляли фальсифицированные донесения.
Состоявшееся 20 июля покушение на жизнь Гитлера мало затронуло войска. Бои приобрели такой ожесточенный характер, что общая ситуация, в свете наших ужасающих потерь, день ото дня становилась все более угрожающей. Войска, деморализованные становившимися все более и более невыносимыми бомбардировками, чувствовали себя брошенными командованием. Открыто осуждали полное бездействие нашей собственной авиации, командующий которой был гораздо ближе политической системе, чем армии. И если наши бойцы случайно видели вдруг появившиеся на несколько минут одну или две эскадрильи немецких истребителей, их это изумляло. Впрочем, эффект от такого появления был совершенно иллюзорным, поскольку противник избегал вступать в боевые схватки с ними, зная, что по причине сильного удаления от своих аэродромов они не могут долго летать над немецкими или вражескими позициями. Мы дошли до той точки, когда все возможные резервы были исчерпаны до последнего человека. Ни одного солдата нельзя было заменить или сменить на позициях. Войска были словно парализованы. Люди либо находились в нервозном состоянии, либо впадали в полную апатию. Покушение на Гитлера не произвело никакого впечатления на наших солдат, и даже его смерть, наверное, не подействовала бы на них сильнее. Разве что они испытали облегчение, поскольку эта ставшая бессмысленной война наконец закончилась бы. Конечно, я обобщаю, и нет никаких сомнений, что под моим началом служили люди, думавшие совсем иначе.
Что касается меня, я обсуждал это событие только с моим начальником штаба. Я был лично знаком с полковником графом Штауффенбергом и могу с уверенностью утверждать, что им не руководили никакие личные амбиции. Это был человек, глубоко чувствовавший свою социальную ответственность. Он очень любил свою родину и, будучи убежденным католиком, пережил трудную внутреннюю борьбу, прежде чем решиться совершить то, что он совершил.
Фельдмаршала фон Рундштедта сменил фельдмаршал фон Клюге. Через некоторое время после трагической гибели Роммеля[72] командующим в Нормандии стал фон Клюге. Но мы понимали, что и ему не удастся помешать полному поражению. В войсках очень любили фон Рундштедта, который проявил себя мудрым и понимающим командиром. Все эти годы он был во Франции образцом справедливого и доброжелательного командующего. Несомненно, что фон Клюге, человеку прозорливому и очень умному, выпала нелегкая задача – стать преемником Рундштедта и Роммеля. Надо сказать, что его обращение к войскам, сделанное из Парижа после неудачного покушения на Гитлера, казалось, выдавало его глубокое смущение и выглядело весьма искусственным. Мы, на фронте, не хотели больше слушать уверений в преданности фюреру и лозунгов типа «Сейчас или никогда». В глубине души мы не могли не отвергать их. Это обращение произвело на меня особенно неблагоприятное впечатление, и я никак не мог поверить в его искренность, поскольку знал, что фон Клюге и его штаб группы армий обдумывали проект устранения Гитлера.
