Моя тайная война. Воспоминания советского разведчика - Пухова-Филби Руфина

Я тем не менее пыталась обратить все в шутку, но он оставался серьезным и непреклонным. Тогда я стала его отговаривать, пугая тем, что я ленивая, бесхозяйственная, к тому же слаба здоровьем. Но он не отступал. Не остановило его и предостережение Иды. Еще до знакомства с Кимом в порыве откровенности я рассказала ей, что когда-то врачи поставили мне роковой диагноз. Прошло много лет, и уже трудно было сказать, ошибка это или произошло чудесное излечение. Спустя годы после нашей свадьбы Ким признался:

— Ида сказала, что ты в любой момент можешь умереть, а я ответил, что это может случиться с каждым из нас.

Тогда, в Ярославле, Ким говорил, что не торопит с ответом, что не мальчик и может терпеливо ждать моего решения. Чтобы закончить этот тягостный разговор, я пообещала подумать. Когда мы возвращались в гостиницу, он задержал меня у самой двери и спросил:

— Могу ли я надеяться?

Я милостиво кивнула.

Ворочаясь в постели до рассвета, я перебирала в памяти пережитые эпизоды, полузабытые романы, быстротечные и «вялотекущие». В свои 38 лет я трезво оценивала себя и к тому времени была убеждена, что обречена на одиночество. А что если попробовать изменить эту серую жизнь? Чем я рискую? Ведь в искренности чувств Кима невозможно усомниться. Стоит ли отвергать такой дар?.. Но я так и не заставила себя прислушаться к голосу разума и заснула с мыслью, что не способна изменить свою судьбу, что, по обыкновению, все испорчу, упущу и этот, скорее всего, последний, шанс, о чем буду жалеть всю оставшуюся жизнь.

Наступило утро — конец нашего путешествия. Я проснулась с легким сердцем: предложение Кима и мои терзания по этому поводу казались нереальными, как сон. Ким спозаранку, еще до завтрака, успел сбегать на рынок и преподнес каждой из трех дам по букету белых хризантем. По дороге домой он спрашивал, обратила ли я внимание на цветы.

— Конечно, — говорила я, — они очень красивые.

К его огорчению, я не заметила главного: в моем букете было одиннадцать хризантем, тогда как в других — по десять. А я-то, глупая, не сообразила их пересчитать! К тому же я чуть было не оставила цветы в гостинице. К счастью, Ида вовремя напомнила мне о них.

На обратном пути в Москву Ким очень нервничал и, когда мы останавливались в лесу, чтобы размяться после долгого сидения в машине, шептался с Джорджем. Словом, вел себя как мальчик, хотя накануне и утверждал обратное. Потом он мне говорил, что Джордж успокаивал его: раз я разрешила платить за себя в гостинице, значит, он может рассчитывать на победу. (В Ярославле тоном, не терпящим возражений, Ким заявил, что считает меня своей гостьей, и не вызывало сомнений, что мой отказ его бы очень обидел.) Такой аргумент очень удивил Кима, но вместе с тем его воодушевило то, что Джордж все время повторял:

— Ты такой счастливый!

Мы сидели рядом в машине, когда Ким, улучив момент, пригласил меня на ланч в «Метрополь». Приняв приглашение, я закрыла глаза, притворившись спящей. Он боялся пошевелиться, охраняя мой мнимый сон, и шикал на Иду, громко читавшую путеводитель.

Мы уже в Москве. Машина свернула с шоссе на мою улицу и остановилась.

— Джордж устал, — сказала Ида.

Я попрощалась и поволокла свой чемодан к автобусной остановке: «Кончен бал, Золушка!» Обернулась, помахала рукой, заметив недоумение на лице Кима. Он не знал, что до моего дома надо было проехать еще две остановки на автобусе.

На следующий день, собираясь на свидание, я столкнулась с извечной проблемой: нечего надеть. В бессмысленных метаниях между костюмом и платьем, в равной степени не претендующими на элегантность, прошло изрядно времени. Так и не научившись приходить вовремя на свидания, на этот раз я мучилась угрызениями совести — не мальчик же он! Безнадежно опаздывая и уже не надеясь на встречу, утешая себя тем, что позвоню и извинюсь (свой телефон и адрес Ким нацарапал мне на клочке бумаги, когда мы возвращались из Ярославля).

Подбегая к «Метрополю» с опозданием на 45 минут, вижу Кима в легком синем костюме и белоснежной рубашке. Стоит под жарким солнцем, устало прислонившись к стене. При виде меня его лицо озаряет счастливая улыбка, и мое сердце тает. (Кажется, в этот момент в моей душе зародилось ответное чувство.) Я что-то лепечу о том, как перепутала время, а он только улыбается.

За обедом Ким спросил, смогу ли я уделить ему время для уроков русского языка. Я согласилась, и он деловито и серьезно стал составлять график наших занятий… которых так и не последовало.

Я чувствовала себя с ним непринужденно и с легкостью приняла приглашение на чай. Мы сидели и разговаривали на кухне в его квартире. После чая появился коньяк. Было по-домашнему уютно, как будто на этой кухне я бывала много раз. Ким даже пошутил, что пригласил меня на чай, а я, кажется, собираюсь остаться на ужин. Отведать ужина мне не довелось, хотя мы засиделись дотемна. Ким снова предложил мне руку и сердце. Теперь я уже была во власти его обаяния: в нем ощущались сила, уверенность и надежность в сочетании с необычайной деликатностью. На этот раз его предложение не показалось мне столь абсурдным, как раньше, и я приняла его. Это было 12 августа 1970 года — день, ставший знаменательным для нас обоих.

Через несколько дней Ким пригласил на ужин меня, а также семейство Блейков и своего куратора Святослава — сотрудника КГБ. Ким торжественно объявил меня хозяйкой и усадил во главе стола. Это звание было чисто символическим, так как все угощения он приготовил сам. Пытаясь соответствовать отведенной мне роли, я относила освободившиеся тарелки на кухню.

На этот раз мне было неуютно под сверлящим взглядом Святослава. Он рассматривал меня настороженно и недоброжелательно, как человека «со стороны». Я не имела никакого отношения к КГБ, и мое появление в доме Кима было неожиданным и нежелательным для куратора, в чем впоследствии он признался. Ким, напротив, всячески подчеркивал свое расположение ко мне. Напоследок он окончательно смутил меня, подарив на виду у всей компании льняную скатерть, привезенную из Вологды, и бутылку из-под виски с соком черной смородины собственноручного приготовления.

Мы стали часто встречаться, и Киму хотелось, чтобы я переехала к нему. Я все еще не была готова изменить уклад своей жизни — для меня события развивались слишком стремительно. Поэтому, даже приняв предложение Кима, я намеревалась большую часть времени проводить в своем прежнем доме. Ким не оказывал на меня давления и соглашался на все мои условия, но неожиданно для себя всего месяц спустя я поселилась у Кима, и только иногда мы наведывались в мою старую квартиру.

В новую жизнь я вошла легко и естественно. Вместе с тем перспектива «породниться» с КГБ даже косвенно, через Кима, мало радовала меня. Я относилась к тому большинству, у кого эта организация вызывала вполне определенные ассоциации. Как и многие люди моего поколения, я испытывала генетический страх перед всесильным НКВД-КГБ, хотя сама впрямую не сталкивалась с его представителями. Благодаря Киму я познакомилась с некоторыми его сотрудниками — людьми достойными и интересными, а также и с не очень приятными, что естественно для любой организации. И должна признать, что впоследствии это «родство» не доставило мне особых неприятностей, но и игнорировать его я не могла.

Поначалу принадлежность Кима к КГБ меня несколько настораживала. Я не испытывала благоговения перед Кимом как перед знаменитостью не только потому, что мне не свойственно это чувство, но прежде всего потому, что я в полной мере не представляла, кто такой Филби. До нашей встречи я просто не подозревала о его существовании, как и большинство моих соотечественников. В Советском Союзе он постоянно жил в атмосфере строгой секретности со времени своего приезда в 1963 году. Насколько Филби был знаменит на Западе, настолько неизвестен здесь. Только в 1967 году в газете «Известия» появилась статья «Здравствуйте, товарищ Филби!» — единственная прижизненная публикация о нем (и ту я, кстати, не читала). Тогда в редакцию газеты пришли десятки восторженных писем, которые передали Киму. Он хотел поблагодарить читателей через газету, но ему почему-то отказали в этом.