Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894
Графиня Шувалова приветливо протянула мне руку и сказала:
— Пожалуйста, извините меня и моего мужа, что потревожили вас. Граф Алексей Константинович разрешил нам просить вас его именем не отказать сделать удовольствие и прочесть его пьесу «Царь Борис», послушать которую все сегодня собрались к нам. Сам же Толстой простудился и совершенно без голоса. Он должен сейчас приехать. Мой муж очень извиняется, что у него сегодня комитет министров, он никак не мог остаться дома; но заранее просил благодарить вас, если вы не откажетесь прочесть.
Из присутствующих мне бросился в глаза, прежде всего, пожилой священник с короткими волосами, в шелковой цветной рясе, со звездою на груди. Он курил папиросу и отлично говорил по-французски. Это был отец Иосиф Васильев, известный настоятель русской церкви в Париже.
Вскоре приехал граф Толстой, вслед за ним еще кое-кто, и когда общество оказалось в полном составе, началось чтение, длившееся довольно долго. В антрактах рассуждали о достоинстве пьесы, о ее исторической верности, о будущей ее постановке на сцене. По окончании чтения, автор подарил мне экземпляр пьесы, по которому я читал, и тут же сделал на нем лестную для меня надпись. Эта книга, как вещественный знак благорасположения ко мне Толстого, хранится у меня до сих пор…
С памятью графа Алексея Константиновича связано многое, что происходило в моей театральной карьере… После исполнения роли Иоанна Грозного я сразу получил высшее содержание и, несмотря на свою молодость, был сравнен по получаемой в то время разовой плате со старейшими артистами.
Даже после смерти графа Толстого мне пришлось ведаться с его произведениями. Пьеса его «Посадник» была передана мне вдовою его и поставлена в мой же бенефис на сцене того же Мариинского театра, где ставилась впервые «Смерть Иоанна Грозного».
Этим заканчиваются мои воспоминания о графе Алексее Константиновиче Толстом.
XXVI
Мои бенефисы. — «Разбойники». — «Коварство и любовь», — Гастроли в «Разбойниках» Дарского. — Дружба с Н. И. Куликовым. — «Русские романсы в лицах». — Трагедия «Нерон». — Знакомство с автором. — Комедия «Странное стечение обстоятельств». — Гамлет. — Нападки журналистов. — «Ревизор».
Говоря о постановке трагедии «Смерть Иоанна Грозного» в мой бенефис, будет кстати припомнить и несколько других моих бенефисов, тоже не менее интересных со стороны их закулисных мелочей.
Избалованный первыми бенефисами с пьесами Чаева «Дмитрий Самозванец» и графа Толстого «Смерть Иоанна Грозного», я во все время службы заботился о том, чтобы интересно составить программу спектакля. Всех бенефисов у меня было 19 и еще предстоит в нынешнем 1897 году двадцатый прощальный, за сорок лет службы, в котором надеюсь выступить в роли Царя Ивана, в знаменитой трагедии графа A. К. Толстого. Что ожидает этот бенефис — конечно неизвестно, что же касается до прошлых, то конечно, не все удавалось составлять удачно и часто при выборе приходилось грешить против литературных требований, но могу за то в свое оправдание сказать одно, что все почти поставленные мною пьесы имели успех, долго держались на сцене и делали хорошие сборы.
Мне удалось, например, выхлопотать у двух министров дозволение вновь играть запрещенные трагедии Шиллера «Разбойники» и «Коварство и любовь», которые до возобновления их мною не игрались в России ровно тридцать лет и не только на русской сцене, но даже и на немецкой.
При постановке «Разбойников», роль Франца играл В. В. Самойлов, а роль Карла Моора — я. Насколько Самойлов был превосходен, настолько я был слаб. Кроме того, при исполнении Карла, я чуть не потерял голоса… Гастролировавший в Петербурге С. В. Шумский тоже играл Франца и, следует прибавить, очень хорошо, но совсем иначе нежели Самойлов, и, увы, не так эффектно, как последний.
На Александринской сцене «Разбойники» шли по старому переводу, по которому играл еще В. А. Каратыгин. В последнее время мне случалось видеть эту трагедию на частных сценах, ее играли совсем в другой редакции. Новейшие актеры, изображающие Франца, находят эффектным вешаться на сцене, чего в прежнем переводе не было. Я нахожу это не только не эффектным, но просто не позволительным зрелищем. Кроме того, что видеть это неприятно, может случиться и несчастие, в роде того, какое чуть было не произошло с актером М. Е. Дарским, приезжавшим гастролировать в Гельсингфорс, во время моей антрепризы.
Как гастролеру и специалисту по части постановки классическких пьес, в которых он обыкновенно играет, я предоставил ему режиссировать самому и вовсе не являлся на репетиции. Только вспомнив как-то, что в роли Франца она вешается на сцене, я пожелал узнать, как это он делает, и просил его непременно, во избежание каких либо недоразумений, повеситься на репетиции при мне. Дарский обещал исполнить мою просьбу, но, будучи отягощен хлопотами, об этом забыл. Позабыл об этом и я. Во время же самого спектакля, перед последним актом, когда стали устраивать приспособления для вешания, я потребовал от гастролера, чтобы эту сцену он предварительно прорепетировал. Как он ни отговаривался, уверяя меня, что его секрет безопасен и не внушает опасений, однако я настоял на том, чтобы он исполнил мое требование.
И вот что произошло.
Посреди сцены, на декоративной колонне, был вбит огромный крючок, за который Дарский, влезая на табурет, незаметно зацепил маленькую петлю, бывшую на спине его костюма, под которым скрывался корсет. Перекинув для вида веревку и обмотав ею горло, он оттолкнул из-под ног табуретку и таким образом повис на спине. Секрет оказался незамысловатым, но каков был ужас присутствующих, когда лицо артиста моментально изменилось, глаза налились кровью, и он едва мог показать жестом, чтобы его сняли. Все мы бросились к нему на помощь и сняли с крюка. Что же оказалось? Он забыл расстегнуть ворот сорочки под костюмом, и это самое могло его задушить во время представления. Его спасла моя осторожность. А ведь во время действия никто бы не догадался подать ему помощь, воображая, что он задыхается для натуральности. Оказывается, что подобные эффекты не всегда бывают безопасны.
Я был весьма дружен с покойным режиссером императорского театра и известным драматургом Николаем Ивановичем Куликовым, который много содействовал в устройстве моих бенефисов. За последние годы я редко обходился без его пьесы или по крайней мере им присоветованной. По моему заказу, Куликов скомпоновал «Русские романы в лицах». Я упросил его составить два акта из одних романсов, в виде оперы, без разговоров. Как он первоначально ни отговаривался, но все-таки, принялся за работу, и пьеса вышла очень удачная. Впоследствии, но уже без моей инициативы, он составил в подобном же роде «Цыганские песни в лицах», имеющие, как известно, неувядаемый успех. Кстати маленький анекдот, относящийся к «Русским романсам в лицах». Когда Николай Иванович составил эту вещицу, пришел к нему знакомый священник и, увидя его за работой, спросил:
