Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5
Но вот необычайная оплошность, которую я допустил, в которой должен признаться и которую до сих пор себе не прощаю.
Договорившись с Мисс, по ее просьбе, отвести ее к акушерке, я, естественно, решил отвести ее к порядочной женщине, потому что речь шла лишь о том, чтобы проконсультироваться, какой режим должна соблюдать женщина в положении, и получить невинную информацию. Но не тут то было. Я следовал по маленькой улице Сен-Луи, чтобы попасть в Тюильери, и увидел входящего к ней Ла Монтиньи с некоей красивой персоной, которую я не знаю; меня одолевает любопытство, я останавливаюсь, выхожу из фиакра и захожу к ней. Позабавившись немного и думая о Мисс Кс. К.В., я прошу шлюху сказать, где мне найти акушерку, с которой я должен кое о чем проконсультироваться. Она называет мне дом в Марэ, где живет самая опытная, по ее словам, акушерка. Она назвала мне изрядное количество ее подвигов, которые ясно показали, что та негодяйка, но неважно, мне достаточно знать, что я к ней иду не для проведения незаконных операций. Я беру ее адрес, и, поскольку должен прийти к ней ночью, отправляюсь на другой день разглядеть дверь ее дома.
Мисс начала между тем принимать снадобья, которые я ей принес, и которые призваны ослабить и разрушить то, что сотворил Амур, повелитель природы, но, не видя эффекта, ей не терпелось поговорить с акушеркой. Наступает ночь последнего бала и, как мы договорились, она меня узнает, она следует за мной, садится в тот же фиакр и менее чем через четверть часа мы сходим за сто шагов от дома, где обитает злодейка. Мы видим женщину пятидесяти лет, которая встает, обрадованная нашим визитом, предлагая себя к нашим услугам.
Мисс говорит ей, что полагает, что беременна, и что она хотела бы проконсультироваться о средствах скрыть, сколь это возможно, беременность до самого конца. Мерзавка отвечает, смеясь, что легко может сделать ей аборт и что это обойдется ей в пятьдесят луи, половину вперед, чтобы купить необходимые снадобья, и другую половину после того, как будут вполне удачно произведены преждевременные роды.
— Как я полагаюсь на вашу честность, так и вы должны положиться на мою. Дайте мне сразу 25 луи и приходите или пришлите кого-нибудь завтра за снадобьями и инструкцией по их употреблению.
Она задрала без всякого стеснения юбки клиентки, которая с нежностью просила меня не смотреть, и, прощупав ее, опустила подол, сказав, что срок примерно четыре месяца. Она сказала, что если ее снадобья окажутся неэффективны, она назначит нам другие средства, и что в любом случае вернет нам наши деньги, если дело не выйдет.
— Я в этом не сомневаюсь, — ответил я ей, — но каковы, скажите, пожалуйста, те другие средства?
— Я научу вас средству убить плод, который затем должен быть удален.
Я мог бы ответить ей, что невозможно убить ребенка, не ранив смертельно мать, но не хотел вести диалог с мерзавкой. Я сказал ей, что если мадам решит принять ее средства, я приду завтра принести ей деньги, необходимые для их покупки. Я дал ей два луи и мы ушли.
Мисс Кс. К.В. мне сказала, что уверена, что эта женщина мошенница, и что она твердо знает, что нельзя убить плод без риска для матери, и что, словом, она доверяет только мне. Сказав, что ей холодно, она спросила, не найдется ли у нас времени, чтобы пойти погреться у камина в Малой Польше, которую она хотела посмотреть. Эта фантазия меня удивила и мне понравилась. Была очень темная ночь, и она могла рассмотреть домик только изнутри, но я не собирался ей возражать. Я был уверен, что наступил момент моего счастья.
Я сменил фиакр на улице Фероннери, и четверть часа спустя мы были у моей двери. Я звоню привратнику, и Ла Перль открывает дверь, говоря, как я и знал, что никого нет. Я говорю ей разжечь огонь и приготовить нам чего-нибудь поесть под бутылку шампанского. Например, омлет.
— Очень хорошо, омлет, — говорит Мисс, смеясь.
И вот мы у огня, моя любовь у меня в объятиях и, кажется, радуется моим действиям, и говорит мне сдерживаться, лишь когда я уже готов праздновать триумф. Я сдерживаюсь, без возражений, уверенный, что после освежения она не выставит никаких препятствий моей победе. Все обещало мне это, ее вид, ее нежность, ее лицо, сиявшее благодарностью, и ее глаза, нежные и томные. Я опасался, что она может подумать, что я могу требовать услуги в порядке благодарности. Я был достаточно великодушен и хотел только любви.
Вот и пуста бутылка, мы поднимаемся и, наполовину со страстью, наполовину используя нежную силу, я падаю на кровать, держа ее в объятиях, но она противится моим намерениям, сначала сладкими словами, затем вполне серьезными упреками, а затем и сопротивляясь. Все кончено. Сама идея насилия меня возмущает. Я начинаю оправдываться, проходя через все ступени. Я говорю как ласковый любовник, затем как обманутый, затем — как любовник, которым пренебрегли. Я говорю, что я разочарован, и вижу, что она оскорблена. Я становлюсь перед ней на колени, прошу у нее прощения и слышу, как она говорит мне самым грустным тоном, что, не располагая своим сердцем, она страдает больше меня; утопая в слезах, она припадает головой к моей, и наши уста сближаются. Пьеса окончена. Идея возобновить штурм появляется в моей голове, лишь чтобы быть с негодованием отвергнутой. После долгого молчания, в котором мы оба так нуждались, она — чтобы заглушить чувство стыда, ее одолевавшее, я — чтобы дать время моему рассудку успокоить чувство гнева, которое мне казалось вполне справедливым, мы снова надели свои маски и вернулись в Оперу. Дорогой она осмелилась мне сказать, что отрекается от моей дружбы, если я способен отдать ее за такую цену. Я ответил ей, что чувство любви должно отступить перед чувством чести, и что это ее чувство, так же, как и мое, заставляет меня оставаться ее другом даже тогда, когда это нужно лишь для того, чтобы убедить ее, что она неправа, отказывая мне в милостях, которых я отнюдь не недостоин, и что я скорее умру, чем посягну на них в будущем.
Мы были врозь в Опере, где в огромной толпе я потерял ее из виду в течение минуты. Она сказала мне на следующий день, что, несмотря ни на что, она танцевала всю ночь изо всех сил. Она убеждала себя, что воздействие движения окажется для нее тем доктором, который ей нужен.
Я пошел к себе в очень плохом настроении, напрасно стараясь найти резоны для объяснения отказа, которого я никак не мог ожидать. Я пытался счесть поведение Мисс справедливым и разумным, перебирая софизм за софизмом. Здравый смысл доказывал, что я был оскорблен, несмотря на соблюдение всех мыслимых приличий и нравственных предубеждений, соблюдения которых может требовать воспитание в цивилизованном обществе. Я думал о высказывании Популии, которая допускала неверность своему мужу, лишь когда была беременна. Non tolle vectorem, — говорила она, — nisi navi ple (Я не принимаю пассажиров, когда корабль полон — Макробиус: Сатурналии. Я был сердит, убедившись, что я не любим, и чувствовал бы себя униженным, если бы продолжал любить объект, которым не могу больше надеяться обладать. Я заснул, решив отомстить и покинуть ее на произвол судьбы, наплевав на весь героизм, который она находила бы в моем поведении, если бы я поступал иначе. Моя истинная честь приказывала мне никогда не быть обманутым.
