Дмитрий Кустуров - Сержант без промаха
— Н-да_ Ха-ха_
— Давай догонять дядю Федю. После ужина мне бежать надо.
На ужине обе группы были в полном сборе. Кутенев, сидя рядом с Федором, ел неторопливо, также не спеша и обыденно обменивался новостями дня. А вчера в это же время он был возбужден до предела и, не стесняясь крепких выражений, резко бросил: "Что ты несешь?! Все пошли по приказу. Сарычев тоже. Фашист вас не засек. Короткая очередь — случайная. Тут никто ни в чем не виноват! Понял ты?!"
Кутенев сегодня спокоен. А Федор никак не может освободиться от навязчивых мыслей. Кому надо было создать вокруг него дутую славу? "Походка кошачья". "Глаза острые как у сокола"… Чего только не несут о нем. И на тебе. Парень захотел поскорей познать секреты "волшебного стрелка", увидеть «чудо-снайпера» на деле.
О солдате лишнее говорить ни к чему. Как появился очерк Д. Попеля, любопытные стали донимать еще больше. Иной спросит: "Я фрица в глаза почти не вижу. Как ты умудряешься найти и убить каждый божий день?" Другой скажет: "Говорят, ты генерала на мушку поймал, самолета сбил, расскажи-ка, как там было? Иные приходят и меряют глазами с ног до головы, словно бычка на базаре. Подобное любопытство он терпеть не мог и принимал как издевательство.
И по этому поводу Кутенев не был согласен со своим другом.
— Ты чего, друг? У тебя рука верная, у Попеля перо острое, — говорит он возбужденному другу и еще улыбается.
— Нет, Степан, обо мне лишнее стали говорить. Зачем говорить: якут, охотник… Зачем писать, как хожу, какой цвет лица, какие зрачки у меня… Это не дело, а ерунда!
— Федя, о тебе нельзя писать и говорить?
— Я снайпер. Вот об этом и надо писать.
— Выходит, Попель тоже пишет ерунду?
— Он еще ничего…
— О ком же тогда говоришь?
— Агитатор был. Я его выгнал.
— Ты, Федя, явно перехватил, — Кутенев вовсе расплылся в улыбке. Если солдат о солдате рассказывает, то это особый почет.
— Не знаю. Врут много.
— Кто? Попель врет? Он же сам снайпер, до войны на соревнованиях был в Англии. Если бы не он, то вряд ли кто собрал нашу группу.
— Гы… "Зря пулю не пускаю"… Хвастун я, однако?
— Э, нет, Федя.
Тут Кутенев начал убеждать друга, что он и есть стрелок-волшебник. Еще в далекие времена, когда воевали луками и копьями, о стрелке, стрела которого попадала в поставленное на голову яблоко, шла легенда через века. А он, Охлопков, фрицев щелкает как орешки: один появится — тут же не станет его, второй появится — он тоже будет сражен. Притом что сложнее: попасть в яблоко с двадцати-тридцати шагов или в фашиста, спрятавшегося черт знает где и как? Попель, наоборот, не досказал.
— Или ты пускаешь пулю наобум, лишь бы отстреливаться? — нарочито запальчиво заметил Кутенев, хитровато улыбаясь.
— Как я пулю буду впустую пускать? Раз стреляешь, надо попасть!
— Чего тогда несешь? Или о раздавленном ребенке, о гибели брата зря упомянуто?
— Нет, это верно_ — То-то.
Кутенев еще советовал другу — своему «якуту-мужичку» — пропускать мимо ушей эти небылицы, хоть и в них нет ничего дурного. Солдаты, известное дело, большие выдумщики. Но зря не заговорят о таком же, как они сами. У каждого свое представление о воине-герое. И вот как что-либо заденет эту струну, он охотно поверит и сам.
— То, что мы вдесятером делаем, тебе одному не под силу, — продолжал внушать Кутенев, видя, как успокаивается Федор. — Но если каждый из этих десяти научится тому, что ты умеешь, то, считай, станем бить врага втрое крепче. Вот где сила твоего примера.
Доверительная беседа действовала на Федора всегда безотказно. И сейчас после нее решил: раз надо — пусть пишут, раз нравится — пусть говорят, что им угодно. Но второй Сарычев с ним больше не пойдет. Новички должны его слушаться. Только тогда никто из них зазря душу богу не отдаст. Тут-то ему нужно доверие молодых.
Обернулся Федор к другу и хотел было спросить о том, удастся ли из прикрепленных к ним ребят подготовить снайперов. А Кутенев уже лег, и у него, занятого своими думами, лицо с полузакрытыми глазами светилось улыбкой. И Федор не стал его беспокоить.
Так прошел для Федора один из обычных дней «жесткой» обороны. Зато за ним последовали другие дни, заполненные важными событиями. Приезд Верховного Главнокомандующего сюда, на Калининский фронт, салют в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода, радуя и будоража, настраивали всех на нечто более серьезное, чего ждали уже давно.
Именно перед этими событиями, в порядке подготовки к большому наступлению, 234-й полк получил приказ сняться с высоты-"Желтая", где стоял в обороне около трех месяцев, и занять позицию недалеко от деревни Дурнево, той самой деревни, за которую полк вел бои почти всю зиму. Притом получилось так, что самостоятельное снайперское подразделение распалось, и снайперы группами в 4–5 человек, передавались в подчинение командиров рот. И только по настоянию старшины Кутенева, он сам, Охлопков, сержант Катионов, младшие сержанты Ганьшин и Борукчиев оказались в одной группе.
Они-то, эти пять снайперов, за четыре дня августа уничтожили 29 фашистов, в том числе Охлопков — 7, Кутенев и Борукчиев — по 6. Упомянув об этом, в армейской газете было сообщено от их имени: "Радостна наша победа. Высока честь наших братьев по оружию, вернувших Родине древние русские города Орел и Белгород… Для себя мы сделали один вывод: еще метче будем бить немецко-фашистскую нечисть" 17.
У Дурнево в жизни снайперов промелькнул и другой счастливый день. Кутенев и Ганьшин были награждены орденом Красной Звезды, а Катионов получил медаль "За отвагу". Знакомые и незнакомые поздравляли: кто руку жал, кто, проходя мимо, честь отдавал, кто одаривал улыбкой со словами вроде "Молодцы, ребята!" Но для всех неожиданностью были подарки своего же товарища Борукчиева.
Парень достал из голенища сапог два кисета и протянул Кутеневу и Ганьшину. Те переглянулись: у них обоих имелись и кисет, и табак. А эти кисеты оказались с трубками из кореньев липы. Федор был удивлен тем, что корень этот трудно отличить от березовых щет-ков. Из щетков березы якуты тоже мастерят черенок для ножа, курительную трубку. Может, так показалось из-за того, что Шаршен покрыл трубку каким-то растительным маслом. На трубках были тонко выведены надписи: "Степану Петровичу. От Шаршена", "Леонтию Антоновичу. От Шаршена". Затем Шаршен повернулся к Катионову и, вынув из грудного кармана портсигар, протянул другу с уважительным кивком головы.
"Кто сделал?", "Сам что ли?" — все удивлялись. А парень в знак согласия кивнул: «А-га». Портсигар был начинен полным рядом папирос и красовалась надпись: "У солдата любовь к Родине на кончике штыка".
