Николай Кузнецов - Крутые повороты: Из записок адмирала
Теоретически просто ответить на этот вопрос, в действительности же решить его очень трудно. Возможно, кто-то из моих бывших сотоварищей по флоту, наблюдая за мной, думает, что все на самом деле значительно проще. Однако если тебя лишают жизненной опоры, то трудно придумать что-нибудь сложнее.
В конце 40-х годов, когда мне довелось пройти все этапы унижения, чтобы выжить, требовались выдержка и здоровье. После вторичного назначения в Москву я оказался между молотом и наковальней. Формально те, кто находился у власти, вернули меня для работы. Поначалу они, казалось бы, внешне благосклонно отнеслись ко мне. Фактически же стоявшие у руля не терпели меня и готовили «волчью яму». Я чувствовал это, но был бессилен что-либо сделать. Отказаться от взглядов и честного отношения к своему делу я не мог. После смерти Сталина события быстро развивались, и я ничего не мог ждать хорошего. Самым лучшим исходом мог быть только спокойный уход на другую работу, но этого, к сожалению, не произошло. Мне было суждено снова пережить все справедливые и несправедливые обвинения. «Ату его, ату» — был брошен призыв, и, как обычно бывает в подобных случаях, нашлось немало охотников бросить в меня камень, даже из числа тех людей, которым я делал только хорошее.
Нервное напряжение временами доходило до предела «Москва слезам не верит», и я никогда не склонялся к тому, чтобы расплакаться. Теперь уже более, чем раньше, сказывался фактор здоровья. Но нужно было все-таки не потерять равновесия, сохранить необходимое спокойствие и, трезво рассудив обо всем происшедшем, найти себя для дальнейшей жизни.
Вот тут-то и потребовалось ответить на вопрос — чему, какой цели следует посвятить оставшиеся годы, что нужно делать, чем заниматься?..
Для всякого гражданина есть одна очень важная цель — Родина, ее развитие, ее успехи, ее судьба. Что же я могу сделать в этом направлении? Пока очень мало, ибо здоровье еще не совсем наладилось, но когда буду в состоянии, думаю, еще смогу быть ей полезен.
Счастлив тот, кто до последних дней в состоянии работать, и закончить свое существование, не изнывая в тоске по труду. Я находил и нахожу удовлетворение в написании мемуаров, но делаю это в весьма ограниченном виде, ибо все описываемое относится исключительно к прошлому, без связи его с настоящим и тем более будущим ВМФ.
В минуты грусти и «ничегонеделания» призываешь на помощь философию: то, что пришло, неизбежно для каждого рано или поздно, а то, что неумолимо приближается для меня, наступит когда-нибудь для всех смертных.
Перелистывая книги и фотографии «своего времени», убеждаешься, как много знакомых и друзей отошли уже в «лучший мир», и какие ушли люди! Казалось бы, крепкие здоровьем и рассудительным поведением. А вот… ушли. Ушли небольшие по своим чинам, как ушли и высокопоставленные, когда настал черед.
Что же кажется немного обидным, но, видимо, неизбежным в наш суровый и бурный век, так это то, что ушедшие быстро забываются: новое сменяет все старое, люди честолюбивые, рассчитывавшие своим трудом оставить о себе «завидный след», ошиблись. Их след замело быстро, и в этом никого винить не следует. Такова жизнь.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Ю.А. ПАНТЕЛЕЕВ[94]
ЧЕЛОВЕК НЕСГИБАЕМОЙ ВОЛИ
Бывает так — встречаются люди в ранней молодости, а затем жизненные циклоны разносят их в разные стороны, но связи не теряют, хотя иногда и на больших расстояниях, но хорошо видят друг друга. Так случилось и у меня с Николаем Герасимовичем Кузнецовым.
Был мрачный, прохладный осенний день 1926 года в городе Николаеве. Большая старинная казарма из красного кирпича с высокими потолками располагалась далеко за городом, ни домами, ни лесом не окруженная. В казарме этой размещалась команда крейсера «Червона Украина», достраивавшегося на Николаевском судостроительном заводе на реке Буг. Корабль должен был в ближайшее время войти в состав Черноморского флота. Ежедневно для укомплектования экипажа крейсера в казарму прибывали партии матросов разных специальностей и группы командиров, окончивших военно-морские училища.
Поеживаясь от сырого прохладного воздуха, я сидел с рассыльным краснофлотцем в комнате дежурного командира по команде, попивая крепкий флотский чай и периодически подбрасывая в большую печку сухие поленья дров. Казарма тогда еще не имела парового отопления, поэтому там стояли десятки большущих старинных печей. Старший помощник командира крейсера был болен, и я его замещал. И вот слышу громкий бодрый голос в коридоре: «Где у вас командир помещается?» Кто-то ответил: «А вот в конце коридора открывается дверь». Не прошло и минуты, как в комнату бодро вошли три молодых стройных командира, держа в руках какие-то документы. По блестящему, наглаженному форменному обмундированию и особенно брюкам со складкой-стрелкой, блестящим, еще не мытым двум нашивкам на рукавах я сразу понял, что прибыли служить молодые вахтенные начальники, только что окончившие Военно-морское училище имени М.В. Фрунзе. Они еще застали собиравшегося покинуть казарму командира крейсера Н.Н. Несвицкого. Он посмотрел предписания командиров и на каждом из них написал краткую резолюцию «Ст. пом.» Это означало — идите к старшему помощнику. Так как никаких других указаний дано не было, молодежь и явилась ко мне. Зная «разговорчивость» Несвицкого, по существу, очень доброго человека, но до крайности молчаливого, и видя смущение прибывших, я постарался сгладить их первое впечатление, ибо все это сам пережил год тому назад. Выше, представительнее других мне показался Кузнецов Н.Г. Я даже про себя подумал: «Прямо гвардеец какой-то». Он оказался и разговорчивее своих товарищей. Спрашиваю: «Как доехали, обедали ли?» Вижу смущенную улыбку, двое молчат, а Николай Герасимович прямо объявил: «Признаться, ничего не ели еще». Меня подкупила такая откровенность, я даже ей обрадовался. «Чудесно, сейчас все организуем», — ответил я и вызвал к себе дежурного по камбузу. Хотя ужин команды уже закончился, но прибывшие были накормлены. Через некоторое время ко мне явился Кузнецов и от имени прибывших поблагодарил за ужин. На вечерний чай я пригласил Кузнецова к себе в комнату дежурного по команде. Рассказал ему о крейсере, его командире и специалистах. Кузнецов поведал мне о последних днях в училище, об общих знакомых по Балтике. Кузнецов, оказывается, очень любил парусное дело и, будучи курсантом, любил ходить на шлюпке под парусами. А ведь парус был и моим увлечением. Это, конечно, сделало нашу беседу живой и сблизило нас. Пробеседовав до ночи, чувствовалось, что мы познакомились довольно близко и, видимо, взаимно были удовлетворены.
