Николай Кузнецов - Крутые повороты: Из записок адмирала
Иногда мои друзья причиной моих бед считали излишнюю доверчивость к людям, которые, дескать, меня подвели. В этом есть доля правды, но разочаровываться в людях огульно нельзя. Однако осмотрительность и проверка в наш суровый век нужны. Кстати, в мою молодость меня окружали порядочные люди, давали полезные советы — учиться, не гнаться за деньгами или положением, может быть, они и взрастили во мне излишнюю доверчивость.
И все-таки я верю, что хороших людей больше, чем плохих. Если бы я пришел к другому выводу, то по логике рассуждения потерял бы основу, для чего тогда стоило жить, ради чего бороться? При этом должны быть грани, за которые не следует переходить, чтобы не оказаться простаком, над которым обычно смеются даже те, кому ты делаешь добро и веришь. Всякая крайность, говорят, граничит с глупостью. Так и в данном случае. В наш бурный и беспокойный век за жизнь приходится бороться больше, чем прежде, но это совсем не значит, что теперь надо пренебрегать законами морали и порядочности.
Мне думается, человеку, соприкасающемуся с политикой, нужно быть особенно осмотрительным и осторожным. Политика — дело безжалостное, и если, как говорят, даже война есть политика, проводимая лишь иными средствами, то тем более политика не считается с отдельными людьми, если этого требуют ее интересы…
Мне довелось довольно долго находиться в отставке на особом положении: материально обеспечен, но выброшен за борт и оторван от своих товарищей по старой службе. Меня, кроме того, еще и многие сторонились: «как бы чего не вышло». Я пришел к твердому убеждению, что материальная обеспеченность не дает полного морального удовлетворения. Чего-то не хватает. Не хватает удовлетворения от того, что ты еще кому-то нужен и полезен. Это, конечно, относительно. У меня оставалась возможность вести общественную работу и своими докладами приносить какую-то пользу, но это настолько малая отдача, что по-настоящему удовлетворить не может[93].
…Никогда раньше у меня не возникали мысли о конце своей жизни. Теперь же, когда я был поставлен в определенные условия, когда независимо от меня прервалась моя служба, а годы и здоровье уже подсказывают, что и конец не за горами, иногда в часы раздумья невольно сосредоточиваешь свои мысли на прожитом, на оставшихся днях, на цели, когда-то стоявшей в жизни, и на стремлениях что-то еще успеть сделать для будущего. Временами закрадываются разочарования и какая-то черная мысль о бесцельности проведенного времени, о безотрадной перспективе. Вот в такие моменты и нужна ясная цель, опираясь на которую значительно легче бороться с меланхолией и даже болезнью.
Когда сосредоточишься на личных моментах и событиях, связанных исключительно с собственной персоной, да еще на лицах, непосредственно связанных с этими событиями, на душе становится мрачно и тоскливо. В таком случае не удается найти ответы на мучительные вопросы, и, кажется, тупик, в котором оказался, не имеет выхода. Но стоит взглянуть на все происшедшее с тобой в более широком аспекте и поставить себя на место человека, подверженного, как и все, различным капризам «судьбы», опереться на более устойчивые явления, как находишь происшедшее с тобой «мелочью жизни» и фактом не такой уж чрезвычайной важности.
Если взять цель своей жизни в рамках флота, ради которого, казалось, я и жил, то оказываешься у разбитого корыта, окончательно погибшим под тяжестью происшедшего. Но если ею считать более широкие стремления всего общества, всей страны, Родины, то окажется, что цель остается, и ради нее следует не унывая жить, надеясь на улучшение здоровья и возможность еще применить себя для этой цели.
У каждого человека, если он не ограничивается только мелкими житейскими радостями, существует более широкая цель, связанная с интересами Родины и общества, помимо сугубо личной цели — семья, дети, дом и т. д. Если они проходят через его жизнь параллельно и согласованно, не пересекаясь и не противореча одна другой, то это можно рассматривать как идеальный случай. Удача. Такое бывает редко. Жизнь значительно сложнее и часто поворачивает то в одну, то в другую сторону. Всякому думающему человеку эти цели нужны, иначе он будет скучать, чувствовать неудовлетворенность; и не дай Бог, если он не обретет их, — обязательно бросится в какую-нибудь крайность.
Когда я жил и работал ради большой цели — развития и расцвета Родины, я ее меньше чувствовал, чем ту, конкретную, что стояла передо мной и заключалась в достижении успехов на флоте. Она поглощала много времени и шла временами в ущерб моим личным целям, недооценку которых я считаю теперь ошибкой в своем поведении.
Но вот события выбили из-под ног ту опору, на которой я привык стоять с юношеских лет. Когда я впервые незаслуженно был наказан, потерял должность и звание, но оставлен в рядах флота, это меня не особенно огорчило, ибо я по-прежнему находился среди флотских товарищей, а здоровье еще позволяло рассчитывать на многие годы работы впереди. Совсем по-иному сложилось в 1956 году, когда я лишился самой возможности работать, общаться с людьми и даже думать (без материалов, которые не получаешь, рассуждать трудно) на флотскую тему. При этом оба раза мне не было предъявлено конкретных обвинений. Я почувствовал, что весь фундамент моей жизни выбит из-под меня окончательно, а годы и здоровье уже не позволяют смотреть на случившееся, как на временное явление.
Вот в такой обстановке и потребовалось вновь задуматься над вопросом, что же теперь остается целью твоей жизни (помимо личной)? Уйти ли в сугубо частную жизнь и замкнуться в ней или еще не вычеркивать себя из членов общества и попытаться найти эту новую цель, причем такую, которая бы вела в конечном итоге к тому же, что и прежде, — к благу родной страны, хотя ты и будешь теперь находиться на другом участке, нежели раньше.
Теоретически просто ответить на этот вопрос, в действительности же решить его очень трудно. Возможно, кто-то из моих бывших сотоварищей по флоту, наблюдая за мной, думает, что все на самом деле значительно проще. Однако если тебя лишают жизненной опоры, то трудно придумать что-нибудь сложнее.
В конце 40-х годов, когда мне довелось пройти все этапы унижения, чтобы выжить, требовались выдержка и здоровье. После вторичного назначения в Москву я оказался между молотом и наковальней. Формально те, кто находился у власти, вернули меня для работы. Поначалу они, казалось бы, внешне благосклонно отнеслись ко мне. Фактически же стоявшие у руля не терпели меня и готовили «волчью яму». Я чувствовал это, но был бессилен что-либо сделать. Отказаться от взглядов и честного отношения к своему делу я не мог. После смерти Сталина события быстро развивались, и я ничего не мог ждать хорошего. Самым лучшим исходом мог быть только спокойный уход на другую работу, но этого, к сожалению, не произошло. Мне было суждено снова пережить все справедливые и несправедливые обвинения. «Ату его, ату» — был брошен призыв, и, как обычно бывает в подобных случаях, нашлось немало охотников бросить в меня камень, даже из числа тех людей, которым я делал только хорошее.
