Любовь Скорик - Произведения
Однако, похоже, заплот выдаст такой подарок едва ли. В редкие узкие щели просверкивает воля, дразнит. Остренькими юркими лезвиями вонзается в душу, жалит. Оттуда, снаружи, удаётся выудить лишь ничтожный ошмёточек земли или обломок безымянной травинки. А то и вовсе — клок хаоса, нечто невнятное, в скупую щель неопознаваемое. Воля отсюда даже взгляду недоступна. Даже жалкие её лучики — и те исподволь слабеют, затухают, растворяясь в наплывающей вкрадчивой темноте.
Ну что ж, можно сделать на заплоте первую отметину. Итак, один день — минус. Значит, остается семь тысяч двести семьдесят девять…
* * *
Один, два, три… пятьдесят девять, шестьдесят, да ещё — сегодня. Итого — шестьдесят один. Выходит, ровно два месяца в этой западне. Целых два месяца! И всё ещё жив-невредим?! И не сдох. И не рехнулся. И даже на луну по ночам не вою. Однако же живуч на поверку-то оказался! Сроду про себя такого не знал — не ведал. Прямо — что тебе таракан в мусорном бачке. Сладенько подрёмывает, усиками подёргивает. А что, не жизнь — лафа: дождями не смывает, ветрами не сдувает, жратва чуть не в рот сверху валится…
Во как — на хохмочки потянуло! Ну ладно, похохмил — и будя! Больно уж комедия-то затягивается. Не продолжать же её, в самом деле, до кем-то задуманного финала. Пора, однако, и занавес опускать. Оно, пожалуй, можно бы и потерпеть, будь хоть малый просвет на волю. А то — как лошадь, навечно зашоренная. Ведь хоть глаза наизнанку — за заплот да колючку — ни в какую не глянуть. Будто весь мир ими замкнут.
Но ведь есть же где-то и простор нараспашку, и воля не куцая. Есть, знаю — недавно оттуда. Только ум-то знает, а вот глаз отвыкать начинает. И уже вроде сомнение в душе бродит: а точно ли есть?
Так ведь, чего доброго, и уверуешь: да бредни это — про волю какую-то, весь мир — за колючкой. А коль так, есть ли разница-то, по какую сторону заплота быть? Как только с мыслишкой этой сроднишься, так враз и угомонишься. А к чему, спрашивается, пыжиться — рваться отсюда, какой-то там волей грезить? Вот тогда уж — точно таракан в мусорном бачке. А что страшнее того? Нет уж, лучше сразу — лапки кверху. Для этого дуст какой-никакой и здесь сыщется.
Так что хватит кроликом затравленным по клетке метаться. Два месяца — предостаточно. Баста! Срок бесповоротный — сегодня, до сумерек. Или отыскать хоть какой-то просвет в заплоте — хоть лбом окаянный прошибить! — или же — аминь и точка. Итак, вперёд! Искать!
"Искать"! А проку-то? Будто на сто раз уже не обрыскал, не обсмотрел, не обнюхал всю округу. Прощупал каждую щербинку в проклятущем заплоте. Бессчётно уж его огладил, словно бабу в постели. Наизусть ведь знаю каждую впадинку, каждый бугорок на нём. Да твердокаменный он, непробиваемый. Ни малой слабины, никакой ущербинки на заскорузлом теле этого динозавра.
Ещё и поддразнивает, гад. В одном месте — вроде как прореха небольшенькая. Не насквозь, правда, — на два только слоя. А последний запечатан толстенной плахой. И для пущего соблазна посерёдке её сучок пучеглазится. Соблазняет: мол, попробуй-ка вырви меня — вот тебе и оконце на волю. Знает, сволочь, что вовек нипочём его не выдрать. Инструментом-то, даже отменным, окаменевшую лиственницу осилишь не вдруг. Тут же и камешка плохонького не сыскать. Чем его, проклятущего, одолеешь? Башкой выколачивать — только лоб расплющишь. Ногами выбивать — обезножишь и без толку. Пальцами эту сволочь не ухватишь: выпуклая чуток совсем, круглая, гладкая, скользкая. Попробуй-ка зацепи, вырви. Как? Чем? Разве что — матом крупнокалиберным. Или же — в бешенстве заплот искусать…
Стоп! Да это же — идея! Искусать-не искусать, а вот выгрызть этот гадский сучок попробовать можно. Зубы-то, слава Богу, не хилые: бывалоче, проволоку перекусывал. Точно — вот они и выручат. Ну, с Богом! Для начала — к месту приладиться.
— Эй ты, окаянный! Не обольщайся: не перед тобой на колени стал. Не дождёшься того, ублюдок. Ты ещё узнаешь меня. Я вспорю тебе брюхо-то твоё поганое. Насквозь тебя прогрызу. Знай: я пошёл на тебя, и меня уже не остановишь!
Да ведь эту сволочь и зубами-то не ухватить. Скользкая, увёртливая тварь. Точно — глаз каменный. Никак не зацепить его за зрачок лукавый — выскальзывает, паскудина. Вот бороздку бы вокруг, ну хоть бы самую чуточную! Да где ж её взять! Где? — Сделать! Языком пробороздить, вот. А что, выцеловывают же паломники вмятины — да ещё какие — на теле своих каменных идолов. Ну и пусть — их тысячи, а я один. Зато — что их рабское идолопоклонство рядом с моей тягой туда, по ту сторону заплота, в настоящую жизнь! Сперва мне хоть взглядом бы вырваться на волю, а потом уж посмотрим, кто кого. Мне ведь нечего терять и ничего-то не жаль: ни сил своих, ни времени, ни даже жизни. Не дам себе ни малейшей поблажки, ни секунды отдыха. Я одолею тебя, чудище ненавистное! Ты подавишься мной. Клянусь волей!
* * *
…сто девятнадцать, сто двадцать, сто двадцать один. Это что же, выходит — четыре месяца позади, что ли? Надо же — за работой-то и время порезвее пошло. До самой ночи всё над сучком этим копошусь. Только вот проку от моего копошения, прямо скажем, пока что — пшик. Да ведь и то: дожди, ветер и солнце столетиями выглаживали, шлифовали-полировали эту плаху одноглазую. Здесь же время окаменевшее напластовано. Что я-то против него? Чего, спрашивается, тщусь тут, зазря пыжусь?..
А ну, отставить! Что за мыслишки вдруг жалконькие? А, да это же он, подлый, мороку на меня напускает. Ишь, глазищем-то своим дьявольским уставился, прямо впился, не отпускает. Старается слабину на меня напустить, заставить отступиться. Ну уж нетушки, гад! Не жди, не выйдет!..
А это ещё что за чудо-юдо? Эх, себе бы вот так! Крылышками пёстренькими жалконькими поморгала и, пожалуйста, — через заплот, на волю. Дура только — назад вернулась. А чего ей? Захотела — сюда, вздумалось — туда. Сама себе указ. Как же так? Я — человек и зажат-замурован со всех сторон, а эта букашка ничтожная, тварь никчемная — и вот… Ишь, издевается: прямо перед глазами морг-морг, мол, вот я — куда хочу, а ты? Да я тебя, тлю скудную, пальцем одним, вот так! И всего-то — слизи капля да трухи крошка. Тьфу, мерзость!..
Ну вот, уже, выходит, спятил. Дело бросил, бабочек ловить принялся. Ему, удаву этому, на потеху. Рано радуешься, подлый! Это я так, шутки ради, поблажил малость. Передохнул да поразмялся на досуге. А вот уж сейчас — берегись! С новыми-то силами вцеплюсь-вопьюсь в тебя намертво. Поглядим, кто кого…
А-айя!!! Бля! С-сука! Ах, так, так, да?! Это ты, подлюга, от злости ощетинился. Всё запугать меня стараешься, остановить. А вот накося, выкуси. Не выйдет! Подумаешь — заноза в языке. Не смертельно. Это даже, если хочешь знать, мне в радость. Значит, шкура твоя твердокаменная поддалась слабенькому моему языку. Слизал-таки полировочку твою классную столетнюю. Добрался, выходит, через панцирь задубелый до тела твоего паскудного.
