Сергей Семанов - Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.
Долгое путешествие завершилось для Макарова поездкой по великой сибирской реке Енисей от устья до Красноярска. Как обычно, он вел путевые записи. Читая их, нельзя не обратить внимание, что острый глаз адмирала подметил огромные природные богатства края и людей, отважных, трудолюбивых и предприимчивых сибиряков. Его впечатления от Енисея: «Приблизительно на каждых двадцати верстах на карте показано селение, но оно редко состоит из двух дворов, чаще бывает дом. Жители занимаются рыбной ловлей летом и пушным промыслом зимой. Я спрашивал некоторых из них, почему они селятся поодиночке и так далеко один от другого. Мне ответили, что если поселиться ближе, то стеснительно по отношению рыбной ловли. Удивительно широкая натура у этих сибиряков, если на каждого человека требуется не менее 20 верст такой огромной реки, как Енисей».
Девятнадцатого сентября он возвратился в Петербург. Общественное движение в пользу освоения Северного морского пути приобрело в России поистине национальный размах. Об этом писали газеты, множество граждан со всех концов страны сообщали Макарову или в редакции о своей поддержке. Сибирская экспедиция, о которой также много говорилось и писалось, еще раз подтвердила: нельзя медлить с освоением этого богатейшего края.
И Макаров победил! Четырнадцатого ноября 1897 года Витте доложил Николаю II об ассигновании трех миллионов рублей на строительство мощного ледокола. Согласие царя было дано, причем быстро и охотно.
Военное судостроение получило в России высокое развитие, наши крейсеры и броненосцы были не хуже, а кое в чем и лучше европейских. Гораздо слабее развивалось судостроение гражданское. Вот почему заказ на создание нового мощного ледокола пришлось отдать известной британской судостроительной фирме «Армстронг и Витворт». В канун нового, 1898 года Макаров, переполненный планами и надеждами, выехал в Ньюкасл на переговоры с фирмой. Они завершились быстро и на благоприятных для заказчика условиях. Здесь, в центре британского судостроения, Макаров подписал договор на строительство ледокола. Название ледоколу было дано «Ермак» — в честь знаменитого казака, покорителя Сибири. Теперь Сибирь надлежало покорить снова, но уже со стороны Северного Ледовитого океана.
Проект ледокола был разработан английскими инженерами, однако подлинным творцом его все же по праву считался сам Макаров. Он просматривал каждый чертеж, вносил свои поправки и предложения, спорил, настаивал, торговался, бранился. И, как правило, добивался своего. То же происходило и во время строительства «Ермака» на стапеле. Макаров, как добродушно шутили его сподвижники, «обмел бородой» все важнейшие детали и механизмы корабля. Не довольствуясь уже имевшимся у него опытом, он зимой 1898 года вновь отправился в командировку для изучения ледокольного дела, посетив за один лишь месяц Германию, Швецию, Данию и снова побывав на Великих озерах в Соединенных Штатах. И все это за один месяц! Макаров учел новейшие достижения в области ледокольной техники и, возвратившись в Ньюкасл, предъявил фирме «Армстронг» новые жесткие требования улучшить конструкцию корабля, а также испытать качества различных механизмов.
Между Макаровым и представителями фирмы нередко возникали споры, и порой весьма острые, обе стороны поочередно угрожали друг другу разрывом, но вот что интересно — все английские сотрудники русского адмирала относились к нему не только с уважением, но и с большой симпатией: бранился-то он во имя дела, а не из-за дурного характера…
Шла нудная борьба с отечественными недоброжелателями. А таких находилось немало. Обнаружилось, что некоторые русские капиталисты, занимавшиеся хлебной торговлей, напугались, как бы регулярное пароходное сообщение с богатой Сибирью не привело к снижению цен на хлеб. Собственные барыши им были куда дороже. Через своих лиц в Министерстве финансов хлебные торговцы пытались ставить препоны Макарову. И порой не без успеха.
Однажды Макаров в сердцах написал Витте: «Человеку моего положения подобные мелкие отказы, безусловно, оскорбительны и действуют на меня удручающим образом в тот самый момент, когда требуется вся моя энергия, чтобы успешно окончить начатое дело». А речь-то шла о дополнительном ассигновании каких-то четырех тысяч рублей — сумма ничтожная.
Неважно было и дома. Сохранилось письмо, написанное им Капитолине Николаевне 22 марта 1898 года из Ньюкасла. Документ выглядит довольно странно: несколько слов впоследствии вырезаны ножницами (по-видимому, это сделал позже сам Макаров). «Получил твое письмо по приезде в Ньюкасл, — говорится там. — Ты мне пишешь, что мне надо быть в Петербурге. В том, что ты это пишешь, так беды нет, но если ты это кому-нибудь говоришь, то это нехорошо. Все твои друзья… (вырезано) с Тыртовым… (вырезано) Рождественским не принадлежат к моим доброжелателям и поэтому превратно понимают твои мысли к моей невыгоде».
А случилось дома вот что. Как-то вечером, по давно заведенному порядку, денщик Макарова Иван Хренов положил на край стола стопочку конвертов — почта за сегодняшний день. Не глядя, Макаров открыл лежащий сверху, вынул листок очень дорогой с золотым ободком бумаги, взглянул и в первый миг ничего не понял. Потом сообразил, письмо адресовалось Капитолине Николаевне, но на конверте написано «г. Макаровой», а не «г-же Макаровой», как полагалось. Вот Хренов и перепутал, чего с ним отродясь не случалось.
Макаров поморщился, как от боли. Неприятно. Отродясь не читал он чужих писем. Конечно, ничего особенного, письмо подписано Зиновием Рожественским, контр-адмиралом, давним знакомым семьи. Жену его, худощавую, болезненную женщину, они тоже знают. Конечно, странно, что Рожественский адресуется не ему, а супруге. И еще: вроде бы речь идет о какой-то недавней встрече, но они Рожественских не принимали…
Макаров пошел в комнату супруги.
— Извини, Капочка, Хренов ошибочно дал мне этот конверт, я невольно прочел письмо.
Капитолина Николаевна взглянула на письмо, повернула к мужу сильно напудренное и напомаженное лицо (она собиралась в Мариинский театр).
— Ты имеешь что-нибудь сказать?
— Нет. Я уже попросил прощения. Но я не помню, чтобы мы встречались, а он о чем-то таком упоминает.
— Да, мы виделись с ним на открытии Морской библиотеки, ты же не смог поехать, помнишь?
— Припоминаю, кажется.
— Не кажется, а точно. — Капитолина начинала сердиться. — Он заехал за мной на карете Адмиралтейства, а потом любезно отвез домой. Он очень галантен.
— Возможно, только у нас дурные отношения по службе, я уже говорил тебе.
— Твои служебные дела меня не касаются. Извини, я опаздываю.
