Мария Баганова - Лев Толстой. Психоанализ гениального женоненавистника
Когда Чертков подошел к нему, Лев Николаевич обрадовался, улыбнулся и сказал, что хочет диктовать. Владимир Григорьевич вынул свою записную книжку. Казалось, что Толстой приготовился было излагать свои мысли, но он опять попросил прочесть то, что уже было им продиктовано. Чертков объяснил, что только что вошел и ничего еще не успел записать. Тогда Лев Николаевич, оборотившись ко мне, попросил прочесть мои записи. Я молча показал Черткову пустой блокнот, давая понять, что не записано ничего. Очевидно, больной бредил. Успокоить его не удавалось, он сердился и требовал, чтобы ему прочли продиктованное…
– Ну, прочтите же, пожалуйста! – настаивал он.
– Доктор ничего у себя не записал, – успокаивал его Чертков. – Скажите мне, что вы хотите записать.
– Да нет, прочтите же. Отчего вы не хотите прочесть? – чуть не плакал старик.
– Да ничего не записано! – объяснял ему Чертков.
– Ах, как странно! Вот ведь, милый человек, а не хотите прочесть, – говорил больной с укором.
Тяжелая сцена эта продолжалась довольно долго, пока Александра Львовна не нашла выход. Она попросила Черткова прочесть что-нибудь из лежавшей на столе книги. Оказалось, что это был «Круг чтения», который Лев Николаевич всегда держал при себе, никогда не упуская прочесть из него ежедневную главку. Лишь только Чертков начал читать, Лев Николаевич совершенно притих и весь обратился во внимание, от времени до времени прося повторить какое-нибудь не вполне расслышанное им слово: «Как ощущение боли есть необходимое условие сохранения нашего тела, так и страдания суть необходимые условия нашей жизни от рождения и до смерти. Всякому созданию полезно не только все то, что посылается ему провидением, но и в то самое время, когда оно посылается». Марк Аврелий.
«Страдание – это побуждение к деятельности, и только в нем впервые чувствуем мы нашу жизнь». Кант.
«Не привыкай к благоденствию, – оно преходяще: кто владеет – учись терять, кто счастлив – учись страдать». Шиллер.
«Мучения, страдания испытывает только тот, кто, отделив себя от жизни мира, не видя тех своих грехов, которыми он вносил страдания в мир, считает себя не виноватым и потому возмущается против тех страданий, которые он несет за грехи мира» – это была уже мысль самого Льва Николаевича.
Чертков читал довольно долго, и во все время чтения Лев Николаевич ни разу не пытался прервать чтеца для того, чтобы диктовать свое. «А это чья?» – спрашивал он несколько раз про мысли в «Круге чтения». Но когда Чертков после некоторого времени, предполагая, что он устал, остановился, то больной, обождав немного для того, чтобы убедиться в том, что Владимир Григорьевич продолжать чтение не намерен, сказал: «ну, так вот…» и собирался повторить свое диктование. Боясь повторения его возбуждения, Чертков поспешил продолжать чтение, причем он тотчас же опять покорно принялся слушать. Это самое повторилось и еще раз. Чертков стал читать все тише, и тише, словно баюкая старика и, наконец, совсем прекратил чтение.
Немного позднее, отдохнув и подремав, граф Толстой пожелал видеть свою дочь Татьяну Львовну. Оказалось, что накануне ему принесли его ту самую подушечку, сшитую и украшенную руками его жены, привезенную и переданную Софьей Андреевной. Лев Николаевич тут же узнал подушечку и спросил, откуда она, доктор Маковицкий выкрутился полуправдой и ответил, что ее привезла Татьяна Львовна. Про остальных членов семьи он говорить не стал. Лев Николаевич обрадовался известию про дочь и тут же попросил, чтобы ее привели к нему. Татьяна Львовна незамедлила прийти. Слабым, прерывающимся голосом с передыханиями больной произнес:
– Как ты нарядна и авантажна.
Это было правдой. Старшей дочери Толстых была присуща элегантность и умение держаться. В ответ она улыбнулась и пошутила что-то про его плохой вкус. Толстой сразу стал расспрашивать про свою супругу. Я ожидал, что Татьяна Львовна тут же расскажет ему, что мать рядом – но этого не произошло. Однако было заметно, что она колеблется, не желая лгать. К счастью, он так поставил вопросы, что ей не пришлось сказать ему прямой лжи.
– С кем она осталась?
– С Андреем и Мишей.
– И Мишей?
– Да, они все очень солидарны в том, чтобы не пускать ее к тебе, пока ты этого не пожелаешь…
– И Андрей?
– Да, и Андрей. Они очень милы, младшие мальчики, очень замучились, бедняжки, стараются всячески ее успокоить.
– Ну, расскажи, что она делает? Занимается?
– Папенька, может быть, лучше тебе не говорить, ты волнуешься…
Тогда он очень энергично ее перебил, и слезящимся, прерывающимся голосом сказал:
– Говори, говори, что же для меня может быть важнее этого? – И стал дальше расспрашивать о том, кто заботится о его покинутой супруге, ест ли она, хороший ли доктор ее осматривал. Потом они обсуждали какую-то фельдшерицу из больницы Корсакова. По этим расспросам было видно, что оставленная жена не совсем безразлична моему пациенту, и он сохранил к ней если не любовь, то жалость и нежность.
– Мама перестала голодать, ест и теперь старается поддержать себя, потому что живет надеждой свидеться с тобой, – сообщила ему Татьяна Львовна.
– Получила мое письмо? – спросил Лев Николаевич.
– Да.
– И как же отнеслась к нему?
– Ее, главное, успокоила выписка из письма твоего к Черткову, в котором ты пишешь, что не отказываешься вернуться к ней под условием ее успокоения, – ответила Татьяна Львовна.
– Вы с Сережей получили мое письмо?
– Да, папенька, но мне жалко, что ты не обратился к младшим братьям. Они так хорошо отнеслись ко всему.
– Да ведь я писал всем, писал «дети»… – расстроился Лев Николаевич.
Потом он спросил ее, куда она отсюда поедет – опять к мама́ или к мужу. Татьяна Львовна ответила, что сначала, может быть, к мужу.
– Жалко, что ты не можешь его вызвать. Ведь ему надо с Танечкой оставаться, – вспомнил Лев Николаевич о своей внучке.
– А тебе хотелось бы его видеть? – тут же спросила Татьяна Львовна.
– Не сюда вызвать – к ней, в Ясную…
Татьяна Львовна принялась рассказывать, что сказала, что Софью Андреевну настойчиво приглашали в их имение к внучке, но что она на это только сказала «спасибо» и не поехала, потому что ждет, чтобы Лев Николаевич вызвал ее к себе. Она с надеждой смотрела на отца, ожидая ответа, но тот вдруг резко переменил тему и, указав ей на Круг чтения, велел читать себе вслух.
Татьяна Львовна покорно взяла книгу и принялась за чтение: «Назначение жизни человека есть и личное совершенствование, и служение тому делу, которое совершается всею жизнью мира. Пока есть жизнь в человеке, он может совершенствоваться и служить миру. Но служить миру он может, только совершенствуясь, а совершенствоваться, только служа миру. Совершенствоваться – значит все более и более переносить свое я из жизни телесной в жизнь духовную, для которой нет времени, нет смерти и для которой все благо… С детства и до смерти, когда бы ни наступила она, растет душа человека, все больше и больше сознает она свою духовность, приближается к Богу, к совершенству. Знаешь ты или не знаешь, хочешь или не хочешь этого, движение это совершается. Но если знаешь и хочешь того, чего хочет Бог, то жизнь становится свободной и радостной….»
