Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух
Отныне Маркса всю жизнь будет преследовать крестьянский вопрос, столь важный из-за количества сельского населения и столь сложный для включения его в модель капитализма из-за крестьянского мировоззрения и самой природы сельского труда. Однако, по Марксу, при отсутствии союза классов Луи Наполеон Бонапарт наверняка продлит свое пребывание в Енисейском дворце, где он только что поселился и откуда управлял все более и более самодержавно.
Во второй и третьей статьях Карл дал новое название этому союзу между всеми жертвами капитала, союзу, к которому он призывал всей душой. Он впервые использовал этот термин — «диктатура пролетариата». До сих пор он, как мы видели, упомянул лишь раз, в одном письме за прошлый год, о «временной диктатуре», необходимой для перехода к демократии. Эта диктатура особого рода, поскольку, в его представлении, она прекрасно сочетается с сохранением инстатутов парламентской демократии, большинство мест в которых будет принадлежать ассоциации производителей, а именно ее Маркс хочет видеть у власти. Употребляемое им слово «диктатура», которое, как мы увидим, будет так превратно истолковано, означает попросту политическую власть, осуществляемую подавляющим большинством населения, и это подавляющее большинство должно будет решительно править, сообразуясь со своими интересами, не идя на компромисс. Позднее он уточнит это при драматических обстоятельствах.
Ни один из четырех номеров «Новой Рейнской газеты» не вызвал никакого отклика. Издание продавалось очень плохо. В Германии его распространением занимались редкие книготорговцы (разумеется, находившиеся под надзором полиции), а подписка стоила очень дорого. В Лондоне его покупало мало людей, так как Карл, по своему обыкновению критикуя других эмигрантов, отбил у многих из них охоту читать свою газету. Эти ссоры — не лучший способ найти средства для содержания семьи и распространять свои идеи.
Он вернулся к теме этих статей в нескольких речах, произнесенных перед последними уцелевшими членами Союза коммунистов, а потом, в марте 1850 года, в работе, помпезно озаглавленной «Обращение Центрального комитета к Союзу коммунистов». Там он впервые высказывает идею об «эволюции революции», «непрерывной (перманентной) революции», которая станет мировой под руководством «партии», представляющей рабочий класс и отличной от буржуазных партий. Впервые он подчеркивает необходимость образовать самостоятельную партию рабочего класса для победы на выборах: «В то время, как демократические мелкие буржуа хотят наиболее быстро закончить революцию, наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциации пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьются настолько, что конкуренция между пролетариями этих стран прекратится, и пока, по крайней мере, решающие производительные силы не будут сконцентрированы в руках пролетариев. Вместо того чтобы еще раз стать опорой буржуазной демократии, рабочие, прежде всего союз, должны работать над созданием отдельной организации, тайной и публичной — рабочей партии. И делать из каждой коммуны центр и ядро рабочих объединений, где положение и интересы пролетариата будут обсуждаться независимо от буржуазных влияний».
Теперь Маркс беспрестанно будет говорить об этой «партии» как о реальности, хотя ее пока еще не существует. Всемирная, вездесущая партия, объединяющая всех борцов за свободу, — мировая партия мирового духа. Впоследствии Маркс скажет, зачем ему требовалось говорить всем и каждому об этой концепции — чтобы выкристаллизовать общие чаяния и придать форму совместным действиям, сделать так, чтобы это стало реальностью двадцать пять леї спустя. Как будто он хотел создать действительность из слов — силой духа. Другие станут смотреть на него как на фантазера, придумавшего себе власть, учеников, подчиненные ему организации. На самом деле в большинстве своем его помыслы превратятся в реальность, весьма далекую от той, которую он представлял себе и описывал.
Так он осуществлял свою стратегию (или свою мечту?) — создавать повсюду партии рабочих, но партии открытые, не подпольные, и вступать там, где это возможно, в демократическую игру. Он мыслил в глобальных масштабах, и ему было совершенно неважно, что сам он вынужден оставаться в Лондоне. «Я гражданин мира и работаю там, где нахожусь», — скажет он.
Оставалось разработать основную часть учения, позволяющую убедить рабочих, где бы они ни были, в правильности этой стратегии и помешать им примкнуть к среднему классу, как это сделали англичане. Этим Маркс и будет заниматься всю оставшуюся жизнь.
Невероятное совпадение: именно в это время, в марте 1850 года, когда он, один из самых опальных революционеров в Европе, жил в Лондоне нищим изгнанником, сводный брат Женни Фердинанд фон Вестфален стал в Берлине министром внутренних дел в крайне реакционном правительстве, назначенном после очередного покушения на Фридриха Вильгельма IV — «романтика на троне», который сделал его своим другом. Карл предвидел это назначение, когда в прошлом неоднократно поддразнивал свою жену, говоря ей, что «ее брат достаточно глуп, чтобы стать прусским министром».
На самом деле Фердинанд всегда люто ненавидел своего шурина, которого едва знал, и сделал все возможное, чтобы удалить его от Женни, пока та не вышла за него замуж. Кстати, одним из первых решений нового министра стало направление лучших агентов для слежки за немецкими эмигрантами, в особенности в Лондоне. Фердинанд даже написал своему британскому коллеге сэру Джорджу Грею, министру внутренних дел Ее Величества, чтобы тот опасался его шурина, «человека опасного и представляющего угрозу для жизни королевы». Британский министр ответил ему письмом, исполненным иронии: «Согласно нашим законам, простой разговор о цареубийстве, пока он не касается королевы Англии и не содержит конкретных планов, не является достаточным основанием для ареста заговорщиков».
Понаблюдав за закручиванием гаек в Пруссии, да и во Франции, Маркс понял, что он, очевидно, останется в Лондоне надолго. Несмотря на это, а также на то, что и у себя дома, и в Союзе коммунистов он общался в основном на немецком языке, усовершенствовать английский стоило, чтобы писать на нем и, может быть, однажды выступить на нем в английских газетах: ремесло журналиста представлялось ему единственно возможным, как только его уровень владения английским позволит ему им заниматься. «Он выискивал и выписывал все выражения, свойственные Шекспиру; так же он проработал часть публицистики Уильяма Коббетта, которого высоко уважал», — вспоминает Лафарг (Коббетт был ангажированным журналистом, разъезжавшим верхом по английским деревням и вскрывавшим их нищету в памфлетах, зачастую опубликованным за собственный счет). Шотландец Роберт Берне стал одним из его любимых поэтов. Он прочел также «Тома Джонса» Генри Филдинга и «Пуритан» Вальтера Скотта. Поскольку Женни, благодаря своей матери-шотландке, оставшейся в Трире, свободно говорила на двух языках, было решено отныне говорить дома с детьми по-английски — их заставляли учить наизусть Шекспира с четырех-пяти лет.
