Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин
— Ладно, — Распутин вздохнул.
В департаменте полиции появился секретный агентурный документ, добытый сотрудником, внедрённым в редакцию «Волго-Донского края» — газеты, издававшейся в Царицыне. В редакцию неожиданно пришло письмо от Илиодора — собственно, это не письмо было, а статья, хоть и наспех написанная, но пространная, с подробностями, со своей сюжетной линией — всё-таки у Илиодора имелся литературный дар.
Секретному агенту удалось снять копию не только со статьи, но и с записки, положенной в конверт. «По написании статья за спехом не прочтена. Могут быть всякого рода ошибки, описки. Прошу исправить. Илиодор».
В записке было указано место, где сейчас пребывал Илиодор: Норвегия, город Христиания[24]. Вон куда занесло беглого монаха! Его ищут на Кавказе, в Одессе, говорят, чуть не поймали — еле удрал проповедник, привычно переодевшись в дамское платье, буквально из рук полиции выскользнул, и то благодаря полоротости какого-то унтера, а он — в Норвегии!
Статья называлась «Мытарства злополучного беглеца». «Почему, когда, как и куда совершилось бегство?» — спрашивал сам себя Илиодор и пространно отвечал на этот вопрос. Сотрудники в редакции схватились за головы — это какая же удача подвалила! Всех в России обыскали, даже блистательных петербургских репортёров! Всех заставили умыться! Редактор на радостях заказал в ресторане стол для всех сотрудников, хотя ещё не предполагал, что с публикацией у него возникнут трудности и он не раз обругает Илиодора — лучше бы монах не присылал свою статью! Илиодор писал:
«За границей, в иной земле, когда нет около тебя человека, с которым ты мог бы побеседовать час-другой на родном языке, как охотно перо просится в руки и быстрее и ладнее скользит по бумаге...
Я воображаю, сколько разной разности, порой причудливой и странной, напечатали газеты разного направления по поводу моего бегства.
Воображаю только, но не знаю, потому что я с 4 июля, то есть с того дня, в который полиция открыла мой побег из «Новой Галилеи», и до сегодня не читал ни одной газеты. Не читал отчасти из тактических соображений — был в дороге, а потому не желал обращать на себя чтением газет лишнего внимания публики. Не читал ещё и в силу сложившихся неблагоприятных условий: мне пришлось более путешествовать по иным землям — Финляндия, Швеция и Норвегия, где русских газет и днём с огнём не сыщешь, а иностранных газет я, по незнанию мною иных языков, читать не мог».
Кстати, именно в это время «Петербургская газета» опубликовала заметку «По пятам за Илиодором»: «Илиодоровцы получили известие, что Илиодора в Одессе едва не поймали. Илиодор поспешно выехал на Кавказ».
А в Царицыне в те дни появился мрачный вислоусый человек в лаковых туфлях и узких, в яркую полоску брюках. Он зашёл в церковь, где молились илиодоровцы, впустую поцыкал зубом, выражая своё отношение к молитве, толкнул локтем пышную старуху Никитину — вдову купца:
— За кого, бабка, молишься?
— За хорошего человека, чистого и святого — за Илиодора.
— За монаха, что ль?
— Ну!
— Молись, молись! Его скоро на виселицу поведут.
— Окстись! За что?
— Аль не знаешь?
— Его что, поймали?
— Два дня, как уже словили!
— Ах-ха! — Бабка в ужасе вскинула накрахмаленные юбки и чуть не повалилась на пол.
— Повесят, бабка, это уже решено! Один вопрос только открытый остался: за ноги или за шею?
— Ах-ха! — У старухи Никитиной перехватило дыхание. Народ, собравшийся в церкви, заволновался — в собор словно ветер ворвался; сообщение, принесённое вислоусым одесситом, повергло богомольцев в уныние.
А Илиодор, оказывается...
«Я убежал за границу, — сообщал Илиодор, — сейчас живу в столице Норвегии Христиании, в гостинице «Internationale».
Далее Илиодор признавался: «Скажу откровенно, что к покушению на убийство «старца» Распутина я совершенно не причастен.
Одно время мне было даже известно, в какой форме мои почитатели хотели наказать этого гада: именно они собирались просто-напросто отрезать у «старца» детородный член, отрезать за то, что «старец» кощунственно проповедовал и проповедует, что он-де своим членом снимает у женщин блудные страсти и изгоняет у них блудных бесов. Собирались, но не сделали потому, что их намерения открыл «старцу» некий предатель-бродяга И. Синицын; недавно, как бы в наказание за это, он отравился тухлой рыбой.
Кощунственное и отвратительное учение о снятии с женщин блудных страстей через плотское совокупление «старец» неоднократно приводил в дело, что доподлинно известно мне, и с моих слов, а может быть, и со слов других, и притом пострадавших от старческих ухищрений, известно было и многим моим почитателям».
Я представляю, как это покоробило редактора «Волго-Донского края» — газеты той поры были целомудренными, и напечатать слово «член» было так же неприлично и кощунственно, как и громко выругаться матом на званом балу, в присутствии света и государя. Как ёжился редактор и втягивал голову в плечи, подслеповато щурился и промокал платком глаза — всё это было, было! — сомневался в публикации и подсчитывал собственные капиталы на тот случай, если придётся уйти со службы, — хватит ли денег на жизнь?
Это была задача не только для трусоватого редактора «Волго-Донского края», которого мог съесть даже попечитель городской гимназии, это была задача для редактора крупной газеты — столичной либо московской. Трудно было решиться на такую публикацию, и я не знаю, решился редактор или нет — во всяком случае эту статью в «Волго-Донском крае» я не нашёл.
Далее Илиодор завёл речь о Феонии Гусевой. «Я давно видел Гусеву, кажется, что ещё в прошлом году, в октябре месяце. О том, что она могла наказать Гришку и наказала изрядным образом, я ничего не знал, не мог предполагать.
Ф. К. Гусева как истинный герой, вполне самостоятельно, без всякого науськивания с моей или с чьей бы то ни было стороны решилась сделать то, о чём мечтала и что в глубине души собиралась сделать.
Она дала Гришке решку. Она хотя и не убила его — это к лучшему, которое откроется после, — но она своим делом обратила внимание России и всего цивилизованного мира на эту грязную, чёрную, но великую историческую личность. Великой исторической личностью считаю Гришку не я один, но такие авторитеты мыслящего мира, как писатели Пругавин, Чириков, Горький[25]. Я об этом с ними недавно обстоятельно беседовал».
Далее Илиодор оправдывал Феонию, более того — благословлял, говоря, что покушение на Распутина — вещь не уголовная, она — совершенно иного толка, это поступок — нравственный, дело это правое. Илиодор в послании специально подчёркивал, что готовит Феонии в защитники лучшего в России адвоката — об этом он уже договорился с «одним славным русским писателем» и не только со «славным русским...» — Илиодор был уверен, что его поддержат в России многие: не должен царём командовать мужик, не должен навоз решать, быть войне или не быть, закрыть медные шахты на Урале или, напротив, ткнуть в них пальцем, нажать на рычаги и увеличить выработки втрое, не должен раб советовать, как есть лягушек и устриц аристократу, и сам он не должен есть лягушек — царю царёво, а мужику мужиково.
