Марина Цветаева - Воспоминания о Марине Цветаевой
— Наверное.
— Это будет чудно! Ну, что же, Кира, а сказка?
— Раз был один колодец — глубокий, глубокий; в нем была серебряная вода. И была еще одна маленькая… нет, большая девочка с золотыми кудрями.
— Ты говорил — с черными, — обиженно поправляет Женя.
— А теперь она с золотыми. Эта девочка никогда по ночам не спала, — все бегала, всюду рылась. Она была очень непослушная девочка. Ну, вот, когда мама заснула, она выбежала в сад. А ночь была темная, страшная-страшная. Она испугалась и стала кричать, но никто ее не слышал, потому что все спали. Тогда она еще больше стала кричать. И вдруг за ней кто-то затопал. Она не знала, что это добрый медведь, и побежала. Бежала, бежала и — бух в колодец. А вода в нем была серебряная.
— А потом? — спросила Мара.
— Потом — не знаю, Я еще не выдумал.
— Это прекрасная сказка. Твоя девочка очень похожа на меня — я тоже никого не слушаюсь и тоже не сплю по ночам.
— Что же ты делаешь?
— Читаю, пишу, курю, хожу по комнате.
— А тебе не страшно ночью?
— Иногда страшно — когда я забываю о своем сердечке. Это мой талисман. Мне его подарил один человек, когда мне было одиннадцать лет. С тех пор я с ним не расстаюсь.
— Что это—талисман?
— Вещь, которая бережет от несчастья. Пока на тебе талисман, ты не утонешь, не наделаешь глупостей. Я недавно сделала страшную глупость.
— Какую?
— Я не знаю, поймете ли вы… Нет, конечно поймете! Дело в том, что один человек читал мне чудные стихи и говорил, что он их сам сочинил. Мне они ужасно нравились, и я сделалась невестой этого человека.
— Как невестой? Ведь ты маленькая!
— Это было ужасной глупостью Во-первых, я маленькая, а во-вторых, это были не его стихи, а чужие. Он мне все выдумывал. Я сказала ему, что презираю его, и уехала.
— К нам?
— Да.
— А он за тобой не приедет?
— Пусть попробует! Я ему покажу! — сердито воскликнула Mаpa, и я видел, как вздрогнули ее тонкие ноздри.
— Ты на него очень сердишься? — спросил Женя.
Она встала с постели и несколько раз прошлась по комнате. Потом, наклонясь над Женей, спросила:
— Представь себе, что человек, которого ты любишь и в которого веришь, ну Люся или Лена, тебя обманул. Что бы ты ему сказал?
— Что это очень плохо!
— Понимаешь, если бы этот человек прямо сказал мне: «Это прекрасные стихи, но писал их мой товарищ», — я бы тогда не сердилась. Но сказать, что сочинил их он, и знать, что я люблю его за чужие стихи, — какая гадость! Я бы хотела, чтобы он уехал в Америку!
— Я тоже хочу в Америку, — сказал я.
— Зачем?
— Так… Интересно на корабле. Ты когда-нибудь ездила на корабле?
— На воздушном.
— Разве есть воздушные корабли?
— Конечно, есть. Мы еще с вами поедем!
— Правда? Когда?
— Как-нибудь вечером. Послезавтра, кажется, будет новолуние — это лучшее время для такой поездки.
— Ты нарочно это говоришь?
Сердце мое забилось.
— Я говорю вполне серьезно. Царь луны, мальчик-месяц, мой большой друг. У него много воздушных кораблей, и он с удовольствием даст мне один.
— Он добрый?
— Очень добрый. Послезавтра вы о нем узнаете. Комната мало-помалу наполнялась дымом. Мара курила не переставая. То и дело трещал, открываясь и закрываясь, металлический портсигар, то и дело чиркала спичка. Окруженная облаком дыма и сиянием коротких пышных кудрей, это былa уже не Ленина подруга Мара, которая утром краснела и за обедом спорила с папой.
— Мара, — сказал я тихо, — я знаю, кто ты.
— Кто?
Ее блестящие глаза пристально взглянули в мои.
— Ты — волшебница. Правда, Женя?
— Правда!
— Догадались? Как я рада! Я сразу увидела, что вы меня поймете. Как же вы это узнали?
— Ты знакома с мальчиком-месяцем?
— Ты так легко ходишь!
— У тебя такие глаза, такое сердечко!
— И такие волосы.
— Ты по ночам не спишь, ты ничего не ешь, у тебя…
— Ты такая чудная!
— Мальчики мои! Ты, Кира, — золото, ты, Женя, — бриллиант! вы оба — аметистовые сердечки, как у меня на шее!
— А другие знают, что ты волшебница?
— Никто не знает.
— Даже Лена?
— И она не знает, — только вы, мои золотые, серебряные мальчики. Недаром у вас аквамариновые глаза. Это такой драгоценный камень цвета морской воды.
— Ты любишь море?
— Вы любите стихи, да? Ну, слушайте:
Пока огнями смеется бал,
Душа не уснет в покое
Но имя Бог мне иное дал:
Морское оно, морское!
В круженье вальса, под нежный вздох
Забыть не могу тоски я.
Мечты иные мне подал Бог:
Морские они, морские!
Поет огнями манящий зал,
Поет и зовет, сверкая.
Но душу Бог мне иную дал
Морская она, морская![57]
Мара кончила. Имя морское, душа морская, — может быть, она русалка?
— Ты русалка, Мара?
— Я все — и волшебница, и русалка, и маленькая девочка, и старуха, и барабанщик, и амазонка, — все! Я всем могу быть, все люблю, всего хочу! Понимаете?
— Конечно, ты волшебница!
— Закройте глаза!
Когда мы их открыли — она уже исчезла.
Часы в гостиной пробили двенадцать.
V
Снова ночь, снова вспыхивающий огонек папиросы, снова моя рука в спутанных волосах волшебницы Мары. Лица ее не видно; от всей Мары — только голос. Три перекликающихся голоса в темноте.
— Кира, что, по-твоему, старость?
— Это когда ходят с палкой, надевают очки и кашляют. Все лицо в складочках, и после каждого слова: «э-э-э».
— А по-твоему, Женя?
— Это когда мальчик растет, растет и вдруг седой станет и у него уже внуки.
— Ты бы хотел быть старым?
— Нет, старому страшно. Идет, ничего не видит и раз — под конку! А ты бы хотела быть старой?
— Тоже нет. Сейчас мне семнадцать лет, и я все могу. Хочется лезть на дерево — лезу, кататься по ковру — катаюсь. Мне все позволено. Но представь себе пожилую даму, лезущую на дерево, — нелепо, правда?
Мы расхохотались.
— Вот видите, вам смешно. А по-настоящему это не смешно, а ужасно. Положим, я живу все дальше и дальше. Мне уже не семнадцать, а двадцать семь, а тридцать семь, а сорок семь лет. Обо мне говорят уже не «молодая девушка», а «пожилая дама». От меня требуют разумного поведения, спокойного взгляда на жизнь, знания ее. А в глубине я все тот же сорванец, та же семнадцатилетняя, с тем же сердцем и той же душой. Я прекрасно знаю, что кататься по полу со старым лицом — нельзя, невозможно, нелепо, смешно. Мне приходится сдерживать себя, изменять настоящей себе из-за этого старого лица, — быть почтенной дамой, над которой я сама смеюсь. Это ужасно, ужасно!
