Марина Цветаева - Воспоминания о Марине Цветаевой
— Совсем нет! — в один голос ответили мы.
— Ну, скажи. Женя, что ты понял из моих слов? Я, между прочим, уверена, что ты все великолепно понял.
— Что вы не хотите долго жить, что вы умная…
— Браво! Еще?
— Что вы боитесь… — Женя замялся.
— Чего боюсь?
— Что вас посадят в клетку.
Лена сильно дернула его сзади за рукав.
— Идем. Мара, детям спать пора. Видишь, Женя уже бредит!
— Нет, это интересно!
— Идем, — повторила Лена, делая в нашу сторону большие глаза.
— Завтра вечером ты мне это объяснишь, Женя, хорошо? Желаю вам чудных снов, мальчики.
Странные сны нам снились в эту ночь.
III
Когда мы на следующее утро вышли к чаю, мы не узнали вчерашней Мары. Серо-бледная, с крепко сжатыми губами, сидела она у стола, порывисто мешая свой кофе ложечкой. При виде нас она покраснела и молча протянула нам руку.
Обиделась ли она на Женю? Считает ли нас слишком маленькими?
Мы спросили у Лены.
— Днем она всегда такая. Только не подавайте вида, что заметили; она из-за этого способна уехать.
Странная сумасшедшая! Да вообще—сумасшедшая ли? Конечно, она не как все: курит одну папиросу за другой, вчера вечером не переставая говорила, сегодня не переставая молчит… Но где же пена у рта, дикие танцы, хохот, копыта, когти? Даже когтей у нее нет, — Женя ошибся. Просто очень длинные ногти. Не совсем понятно тоже, почему она сегодня сидела за столом, когда этого терпеть не может? Разве ее кто-нибудь заставлял? И почему покраснела, здороваясь с нами?
К завтраку она не вышла. Напрасно все по очереди, не исключая папы, приглашали ее.
— Благодарю вас, мне не хочется есть.
— Но вы и утром ничего не ели. Разве можно жить одним черным кофе? Вы совсем ослабеете.
— Наоборот, — чем меньше я ем, тем лучше себя чувствую. Когда подали сладкое, мама послала нас с Женей еще раз позвать ее. Первым начал я.
— Мара, мама очень просит вас съесть сладкое.
— Какое сладкое?
— Как каждый день, такое же. Тут вмешался Женя:
— Мама сказала, чтобы мы привели вас к столу. Мы сейчас едим компот, и вам еще много осталось.
— Слушайте, мальчики, — начала Мара, затеняя лицо руками, — скажите маме, что я очень благодарна ей, но никогда завтракать не буду. Ни сегодня, ни завтра — никогда.
— Почему? — спросили мы в один голос.
— Вы когда-нибудь бывали совершенно сыты? Так сыты, что противно даже думать о еде?
Мы помолчали. Потом Женя сказал:
— Бывали — один раз, на именинах у дяди Володи Я тогда съел семь пирожных, а Кира девять.
— Отлично. Ну, а я всегда сыта, точно одна съела семь и девять пирожных.
— Да ну-у? — почтительно удивился Женя.
— Совершенно так. Поняли? Теперь подите и скажите это маме. И ради Бога, не возвращайтесь больше с этим!
Марины слова, в точности нами переданные, страшно рассмешили всех, кроме Лены.
— Очень странно смеяться над такой простой вещью, что человеку не хочется есть, — сказала она.
— Не в святые ли она собирается? — насмешливо спросил Андрей.
Лена, не отвечая, вышла из столовой. Мама с папой переглянулись.
До самого обеда Мара не показывалась.
— Я прямо не знаю, как с ней быть, — говорила мама Лене, — ведь это твоя подруга, ты должна же знать ее немножко.
— Я ее очень хорошо знаю — не ее, а ее привычки. Она непременно будет обедать. При лампе она никого не стесняется.
За обедом — она обедала стоя — снова начался разговор о еде.
— Мне тaк неприятно доставлять вам беспокойство, — говорила она, пуская дым кольцами, — я бы так хотела объяснить вам, что питание — совершенно второстепенная вещь.
— Я и не утверждаю, что в нем весь смысл жизни, — улыбаясь, сказал папа.
— Значит, в этом мы сходимся. Но я скажу больше: еда — явление совершенно отрицательное. После обеда люди всегда глупеют. Разве сытому человеку придет в голову что-нибудь необыкновенное? Разве в минуту подъема человек думает о еде? Чем умнее человек, тем меньше он ест…
— Судя по тому, как мало вы кушаете, вы, должно быть…
— Андрей! — сердито воскликнула Лена. Мара пожала плечами.
— Вы совершенно правы, — продолжала она спокойно, — и я могу привести вам много примеров.
— Пожалуйста.
— Но я этого не сделаю.
— Почему?
— Вспомните бисер и свиней!
— Благодарю вас!
Мама нагнулась к Андрею и что-то пошептала ему на ухо. Он покраснел и налил себе воды. Все замолчали.
Мара, давно отставившая тарелку, стояла, высоко подняв голову, — теперь кудри лежали у нее по плечам — и рассматривала свой дым.
Так кончился обед.
IV
— Мальчики, вы спите?
— Нет, не спим.
— Я пришла поговорить с вами.
Пахнуло дымом. На пороге темная, тонкая фигура Мары.
— Почему вы не спите?
— Кира рассказывает мне сказку.
— О чем?
— О колодце и девочке, которая по ночам не спит.
— Значит, обо мне?
Мара садится на мою постель.
— Нет: вы не девочка, вы большая.
— Я не большая! — тихо смеется она. — Я совсем маленькая — как ты, как Женя.
— Вам семнадцать лет!
— Кто это тебе сказал?
— Лена.
— Лена не знает. Впрочем, я сама не знаю. Мне и семь, и семнадцать, и семьдесят.
— Значит, вы совсем старая? — доносится с другой кровати испуганный голосок Жени.
— Иногда. Сейчас я совсем маленькая. Кира, расскажи же мне свою сказку, — говорит она, помолчав.
— Вы будете смеяться.
— Нет, я не буду смеяться.
— Про что же мне рассказывать?
— То же самое, что Жене, — о колодце и девочке. Только, мальчики, говорите мне «ты», или я вам буду говорить «вы».
— Мы всем большим гостям говорим «вы».
— Я — маленькая.
Я приподнимаюсь на локте и тихонько трогаю ее локоны.
— Вы не рассердитесь, если я вам… тебе скажу одну вещь?
— Конечно, нет. Говори!
— Другие говорят, что ты сумасшедшая. Мара молчит, потом берет мою руку, — ту, что гладила ее по волосам.
— Значит, вы меня боитесь оба?
— Нет, ты совсем не страшная Мы думали, ты с когтями и копытами, а ты просто большая девочка.
— Маленькая, — поправляет она.
— Почему же у тебя такое длинное платье?
— Платье — вздор. Впрочем, ты прав, — оно ужасно длинное. Я бы хотела быть мальчиком.
— Fräulein нам рассказывала, что когда вся земля затрясется, все мальчики будут девочки, а все девочки — мальчики, — задумчиво говорит Женя.
— Ты наверное это знаешь?
