Валентина Малявина - Услышь меня, чистый сердцем
— Утром этого дня по телевидению шел фильм Сергея Аполлинариевича Герасимова «Тихий Дон». Было известно, что сейчас Герасимов готовится к съемкам фильма «Юность Петра», и Стас попросил меня позвонить ему с тем, чтобы Сергей Аполлинариевич вызвал его попробоваться на роль Меншикова. Я позвонила. Герасимов обещал встретиться со Стасом, но сказал, что Меншиков у него есть — Николай Еременко. Стас очень огорчился, но потом подошел к зеркалу, взлохматил волосы, закрутил усы вверх и метнул суровый взгляд на меня, изображая Петра…
— Можно покороче? — перебила меня своим ласковым голосом судья.
— Мне приятно об этом вспоминать… Ну, хорошо, стало быть, короче… Я не буду рассказывать о его недомоганиях и плохих настроениях в связи с закрытием фильма «Ошибки юности», не буду рассказывать о других причинах, из-за которых у него был упадок духа, — вам все эти обстоятельства хорошо известны.
Кто-то крикнул из зала:
— А нам неизвестны!
— Вы, по всей вероятности, были не на всех заседаниях, — ответила я.
— Прекратите разговоры, — судья постучала карандашом по столу.
Боже! Как не хочется им рассказывать! Это трагедия, а на лицах присутствующих — любопытство, ненормальное возбуждение, даже некоторое вдохновение.
Я довольно долго молчала.
— Ну, мы вас слушаем, — по-прежнему ласково обратилась ко мне судья.
Тогда я собралась с силами:
— Везде и всегда я говорила, что произошла трагическая случайность. «Неприязненных отношений», как сказано в обвинительном заключении, у нас со Стасом не было. Напротив…
…Боже, зачем я это все ИМ говорю?
Потому что так положено. Но разве возможно передать словами то, что произошло на самом деле?.. Наверное, возможно. Но не здесь и не сейчас. Кроме настоящего времени есть еще прошедшее и будущее…
Свой голос слышу, словно со стороны:
— Думаю, что поводом послужило выпитое мною вино.
Судья спросила меня:
— Жданько сказал вам что-нибудь после того, как вы выпили вино?
— Ни слова он не сказал мне. Это было поразительно. Наступила тягчайшая пауза. Я взяла бутылку с оставшимся вином и вышла, чтобы вылить его в раковину. Я еще раз повторяю: Стас не хотел умереть.
Судья собиралась что-то сказать, но у нее не получилось. Она набирала воздух, а вздохнуть не могла. По всей вероятности, у нее сосуды шалили.
Инициативу перехватила препротивная прокурор:
— Отчего вы никого не позвали на помощь?
— Я сразу же позвонила в «Скорую помощь» и вызвала ее на ножевое ранение.
— А соседей почему не позвали? Симонова почему не позвали? Почему не закричали: «На помощь!»? — усердствовала общественный истей.
— Я реагировала так, как реагировала я, а не так, как вы или кто-то другой. Кроме того, я не кликушествовала, потому что была уверена в нормальном исходе, а не в трагическом.
Вдруг судья спросила:
— Вы верующая?
Статная конвоир тихо мне подсказывает:
— Скажи — нет.
Я ответила:
— Да.
Судья чуть помедлила и спросила:
— Когда вы стали верить в Бога?
— С тех пор, как осознала себя.
— А Стас?
— Стас верил в Бога.
Общественный истец возразила:
— Но его мать, Александра Александровна Жданько, отрицала, что он верующий.
— Александра Александровна, наверное, подумала, что так сказать будет лучше, полезнее… Стас был верующий, другое дело, что все мы очень грешны…
О чем-то еще спрашивали, но все это были вопросы глупые, досужие…
Потом мною занялись эксперты, освободив зал от присутствующих.
Я хотела напомнить экспертам, что видела их подписи в нескольких протоколах, где они не исключали саморанение, но мне не дали говорить.
Они рассматривали мою правую руку, что-то замеряли, что-то записывали… от кого-то из них сильно пахло спиртным.
Такая жара! Ужас!
Хорошо еще, что за время мотания моего в суд меня узнал весь конвой и теперь не засовывает в раскаленный от жары железный «стакан». Братва сочувствует мне, мол, долго копаются судьи. И в камере я вижу, что все участливо беспокоятся, почему так долго идет суд.
После окончательного решения суда меня должны перевести в другую камеру, где находятся не обвиняемые, а осужденные, или… отпустить домой… Нет, оказывается, я еще чуть-чуть надеюсь на то, что все решится правильно. Я вижу, что судья нервничает, потому что у нее нет абсолютных доказательств моей виновности.
…В камере влажно, все время хочется пить. За чаем я вдруг вспомнила о странных случаях, происходивших со мной, и стала рассказывать. Девочки замерли. Они любили, когда я рассказывала.
— Дело было на съемках в Риге. Саша Михайлов, Наташа Фатеева и я снимались в телевизионном сериале «Обретешь в бою» у Марка Орлова.
В павильоне стояла дивная декорация — подлинная библиотека в шкафах красного дерева за стеклянными дверцами. Дверцы, конечно, были закрыты на ключики. Хозяин библиотеки, мужчина преклонных лет с красивым и благородным лицом, всегда присутствовал в павильоне. Как-то в перерыве я подошла к книгам и стала рассматривать корешки. Хозяин любезно предложил мне взять интересные для меня книги с собою в отель. Я поблагодарила и взяла несколько томиков. Он открыл другой шкафчик и вынул из него довольно толстый фолиант.
— Это тоже интересная и нужная книга. Можете и ее взять, — сказал он.
Я открыла книгу. Это была «Хиромантия».
Я обещала никому не показывать книги. И вечером того же дня в номере стала изучать свою руку. Что же получилось? А получилось, что в «долине Юпитера» под указательным пальцем левой руки у меня притаился знак тюрьмы. Я удивилась. Улыбнулась.
На следующий день я говорю хозяину библиотеки:
— Это, конечно, все интересно, но у меня в «долине Юпитера» знак тюрьмы. Не правда ли, это странно?
Он попросил меня показать ему левую руку. Я протянула:
— Вот, смотрите…
Он направил лупу старинной работы прямо на знак, потом внимательно посмотрел на меня, закрыл мою ладонь и молча удалился из павильона.
— Ну надо же! — ахнули девочки.
— Давно это было, Валюшк?
— Давно.
— Ну надо же!..
Я продолжила свой рассказ:
— Стас знал, что я умею смотреть руку. И как-то попросил меня: «Валена, пожалуйста, посмотри мою руку». Я взяла его левую ладонь и обомлела: поперек линии жизни — ровненький шрам, открыла правую руку — там то же самое: поперек линии жизни — ровнехонький шрамик. Я с испугом закрыла обе руки.
— Ты что, Валена? Плохо у меня, да? — спросил Стас.
— Да, — говорю. — У тебя на линии жизни неестественное препятствие.
