В. Огарков - Алексей Кольцов. Его жизнь и литературная деятельность
Приятель Кольцова видел сон, снившийся ему три ночи сряду, который и рассказал прасолу. Сначала приятелю приснилась молодая девушка редкой красоты, потребовавшая, чтобы он женился на ней; во второй раз – она явилась взрослою женщиной и в третий – старухою, грозившей за ослушание… Тема довольно романтическая. Целую ночь просидел Кольцов в своей комнатке, выходившей окнами в небольшой, но тенистый сад при доме, над первой своей стихотворной пьесой «Три видения», изображавшей случай, приключившийся с приятелем. Но как же выполнил эту работу Кольцов, не зная правил стихосложения? Он взял одну из пьес Дмитриева и стал подгонять к ней свою работу. Трудно дались ему первые строчки, но потом пошло легче, и таким образом получилось чудовищно нелепое стихотворение, настолько безобразное, что впоследствии Кольцов даже Белинскому, с которым вообще был очень откровенен, стыдился показать его, говоря, что оно уничтожено…
Но, несомненно, в первое время по сооружении пьесы Кольцов испытывал авторскую гордость, по размерам, может быть, не уступавшую той, с какою величайшие гении созерцают свои совершеннейшие произведения, у Кольцова были «свои» стихи, он сам может «сочинять», – а это сознание стоило чего-нибудь! И за первым опытом естественно последовали дальнейшие – плод бессонных ночей, работы при робком мерцании свечи или даже только при луне, из боязни отца, сначала не совсем благосклонно относившегося к «баловству» сына. И сколько юношеских восторгов видела, может быть, комната мальчика, и каким была она частым, но немым свидетелем страстных порываний его в запретную, но дивную область поэтических грез и видений!
Так Кольцову пошел 18-й год. Между тем отцовское дело росло, и помощь сына была все нужнее и нужнее… Будущий поэт вступил в торговую сферу как полноправный ее гражданин. Но, работая, Кольцов мог читать и писать только урывками, часто тайком от отца. Кроме этого, поэтический труд его был нелегок в том отношении, что юноша ни к кому не мог обратиться за советом и разрешением возникавших сомнений. Он писал как в потемках: кругом не было никого, кто мог бы дать указания, оценить его достававшиеся тяжелым трудом стихи… У прасола еще не было друзей, нравственная поддержка которых позволила бы забыть окружающие невзгоды, мешавшие работе… Натура страстная, открытая для всех благородных чувств вплоть до горького опыта последующей жизни, Кольцов более других нуждался в этой поддержке, в душевном подъеме, чтоб вынянчить свои прекрасные песни… Для «звуков сладких и молитв» был слишком неудобен шум грязных базаров с их руганью, божбою из-за копеек и надувательством… Кольцову для развития его таланта была нужна другая обстановка: величавое спокойствие природы, ее яркие краски, золотые лучи солнца, разгул свободного ветра и безбрежное зеленое море – степь… Если бы он надолго не уединялся от мелочной, грязной жизни базара, если бы он не лелеял своих дум и поэтических грез на вольном просторе, вдали от торгашеского шума жизни, – можно наверно сказать, что в русской поэзии не было бы тех чарующих звуков, какими так богаты песни Кольцова.
Глава II. Степь. Дружба и любовь
Степь раздольная
Далеко вокруг
Широко лежит,
Ковылем-травой
Расстилается…
Ах ты, степь моя,
Степь привольная!
Широко ты, степь,
Пораскинулась,
К морю Черному
Понадвинулась…
Так описывал Кольцов своего друга – степь. Чудною, наивною прелестью дышат все кольцовские описания природы: степи, поля, леса. Непосредственная простота этих описаний, так верно передающая явления природы и ее действие на людей, глубоко западает в душу читателя. И эти прекрасные строки могли выйти из-под пера поэта-прасола только потому, что он жил близкою жизнью со степью и полем. Им он обязан своими лучшими вдохновениями.
Если природа глубоко влияет на целые народы, определяя их культуру и характер, если «власть земли» обусловливает собою формы общественных, нравственных и религиозных отношений целой массы крестьянства, – отношений часто очень сложных, то влияние природы, ее красоты и величия, ее порою грозных сил на восприимчивую поэтическую душу тем более неоспоримо. Вспомним Лермонтова: в первый раз, когда он, почти ребенком, попал на Кавказ, его детская душа была так глубоко потрясена впечатлениями тамошней природы, что отзвуки этих впечатлений наполняли его грудь долго спустя и выливались в страстных и могучих стихах… И потом, во время последующих ссылок поэта, кавказская природа, служившая как бы немым укором людской низменности и пошлости, еще более пленяла автора «Демона», подвигая его на создание могучих, как чудные исполины Кавказа, героев… И этому влиянию кавказской природы на Лермонтова русская или, лучше сказать, мировая поэзия обязана бессмертными и вдохновенными созданиями, которыми будут наслаждаться еще многие грядущие поколения…
Так было и с Кольцовым… Нам знакомы те степи, расположенные в пределах Воронежской и частью соседних с нею губерний, где когда-то гулял поэт-прасол с гуртами скота и трепетно внимал переливающимся звукам песни косаря и томному напеву чумака.[3] Конечно, нынешние степи – только слабый намек на те необозримые пространства земли, лежавшие под «ковылем-травою» в начале нынешнего столетия. Этот когда-то «зеленый океан» теперь значительно обмелел; со всех сторон надвигается на него жизнь; он застраивается селами; народонаселение увеличивается… Но и теперь красота этих степей, где под распашку идет только пятая-шестая часть всей земли, а остальная лежит под травою, поражает. В необозримую даль уходит слегка волнующееся зеленое море, изредка только сверкает под теплым солнцем на этом зеленом фоне крест сельской колокольни… В синей выси заливаются невидимые жаворонки, а по вечерам и ночам в полях гремят перепела… Маленькие лески, как острова на море, темнеют вдали. Воздух, напоенный ароматом поспевающих трав, жадно, полною волною вдыхается грудью и живительно действует на утомленные городскою сутолокою нервы… Хороша степь и тогда, когда на ней зазвенят косы и запестреют группы отбывающих страду людей или когда в теплые летние ночи на ее необозримом просторе замелькают приветные огоньки костров… В лунную весеннюю или летнюю ночь, когда степные озера сверкают под легкою дымкою тумана и сметанные стога стоят, задумавшись, как сказочные великаны, степная природа полна неизъяснимого очарования, от нее веет волшебною тайной. Об этих ночах можно сказать словами поэта, что они:
