Евгений Носов - Солнечный Ветер
Занятно было мне наблюдать обратные движения: Пит придвинул кресло к пульту, оттолкнувшись ногами от панели внизу.
-- Это конец. Понимаете вы -- это конец всему,-- сказал Пит негромко. А перед этим я почувствовал его удивление страшной, роковой тишиной, воцарившейся в зале.
Пит глядел на экран дисплея довольно долго, не отрывая взгляда, но я не различал изображения. Для меня это было как мутное стекло с расплывшимися на нем размазанными цветными пятнами. Но вот наконец изображение стало проясняться, а тишина вдруг ухнула всплеском голосов, среди которых резко выделился один, чуть не истеричный: "Щит пропустил две боеголовки -- они падают на город..."
...Позади послышался шорох гальки. Я узнал Дэниз. Сержант ходит тяжело, медленно вдавливая ногу в гальку, поступь Пэгги стремительная, отрывистая, камни под ее ногами скрежещут, а шаг Дэниз мелкий, рассыпчатый. Она остановилась у меня за спиной.
Я еще пытался удержать воспоминания, в которых было так много новых слов. В которых я узнавал и но узнавал себя. Где я впервые увидел стольких многих людей. Но тщетно, Дэниз вспугнула мои воспоминания.
Не дождавшись, что я обернусь, она обошла меня и стала передо мной очень близко, почти вплотную, как это часто делала, запрокинув голову назад и заглядывая мне в лицо.
-- Ну как, чист твой горизонт? Я не понял ее.
-- Дэниз, что такое шахта?
-- Шахта?-- переспросила она, чуть поморщившись.-- Это под землей... Глубоко... Помнишь, мы с тобой спускались в бункер?..
-- Я у тебя спросил, что такое грудь. Ты повела меня по ступенькам вниз. Сказала: "Грудь нельзя показывать всем, малыш. Я покажу ее тебе одному в бункере, в уединении". Бункер -- это уединение?
Дэниз весело рассмеялась, еще дальше запрокинув голову. А отсмеявшись, сразу как-то погрустнела, погладила пальцами мне щеку и сказала:
-- Все ты, малыш, помнишь: что нужно и чего не нужно.
-- Разве не нужно запоминать все? У меня впервые возник такой вопрос. Все помнить -- это же так интересно. Больше слов, больше сочетаний.
-- Если бы было такое возможно... Как я хочу многое забыть.-- Она помолчала и неожиданно, будто спохватившись, добавила: -- Но только не тебя! Тебя я хочу помнить вечно.
-- Вечно -- это долго,-- блеснул я своими познаниями.
-- Это, малыш, навсегда.
-- Я тоже буду тебя помнить навсегда.
И снова я чем-то рассмешил Дэниз. Мне не было весело, я еще не понимал, что такое веселье, но тоже засмеялся. И чем больше я смеялся, тем сильнее веселил Дэниз. В меня, будто входило какое-то новое чувство -- будоражащее, бодрящее. Это уже не было простым подражанием, это было первое мое чувство, рвущееся изнутри.
-- Надо же,-- удивилась чему-то Дэниз,-- я люблю тебя, малыш.
-- Люблю,-- повторил я, припоминая, что у меня было связано с этим словом: --Любить... Сержант мне при-казал, чтобы я не давал вам себя любить. Он говорил: -- "Ты дурак дураком, а им это на руку".
-- А мне плевать, что говорит сержант,-- вдруг резко , оттолкнувшись от меня кулаками, зло проговорила Дэ-низ.-- Этот евнух мог любить только вприглядку! Хотя...-- она невесело усмехнулась и снова приблизилась ко мне,-- не понять тебе многого. Я же в бункере проверяла тебя. И поняла, что ребенок ты еще. И знаешь, я ни-" сколько не стыдилась своей наготы, пусть и немного обидно было, что ты разглядывал меня как куклу. Но я уже тогда любила тебя. Большого, крепкого, но беспомощного... Зачем мне ребенок? Ведь у меня он уже есть.-- Она уткнулась мне в грудь лицом.
Поступь Пэгги я услышал еще издали. И я не ожидал, что для Дэниз, появление ее подруги окажется столь потрясающим: она в испуге отшатнулась от меня, едва не кинувшись бежать.
-- Милуется,-- криво ухмыляясь, так, что кончик ее длинного носа съехал набок, сказала Пэгги.-- И много ты от него поимела?.. Такой же бесполезный, как наш сержант.
Дэниз как-то съежилась, затравленно затаилась от взгляда Пэгги, и я впервые увидел слезы. Я не знал, что это за капельки стали сочиться из глаз Дэниз, но мне почему-то было не до расспросов. Мне хотелось ее защитить. Я оглянулся, но не увидел рядом никого, от кого нужно было защищать Дэниз. И я стоял, в растерянности глядя то на Дэниз, то на Пэгги, не знал, что мне делать со своим чувством.
-- Что я вижу?--притворно удивилась Пэгги.-- Доблестный армеец весь в слезах и соплях! Ну, иди, моя лапонька, я вытру твои слезки,-- выпятив губы, изображая страдание, с издевкой, говорила она. И мне показалось, что я чувствую озлобленность Пэгги всем своим существом -- внутри все съежилось, меня затрясло. Я понял, откуда исходило зло и от кого нужно было защищать Дэниз, но... все так же стоял столбом, теперь, не зная, как это сделать.-Иди же, иди ко мне, моя маленькая Мэгги...
Я подошел к Пэгги, заслонил собою Дэниз, думая, что так смогу защитить плачущую.
Пэгги резко отпихнула меня:
-- Ты-то сгинь, придурок!..
-- Не смей трогать его! -- пронзительным голосом закричала Дэниз.-- Не прикасайся к нему!
И я оторопел, услышав озлобленность и в этом голосе.
-- О, о, о! -- передразнила Пэгги.
-- Это ты, гадина, заманила меня сюда! -- Дэниз медленно надвигалась на Пэгги.-- Только амазонки свободны!.. А я не хочу быть амазонкой, слышишь, ты, я хочу любить! Я хочу любить,-- раздельно, по слогам, сказала она, снизу вверх глядя в лицо Пэгги.-- И не смей называть меня этой собачьей кличкой!..
-- Хватит истерики, идиотка,-- прошипела Пэгги.-- Никуда ты с острова не денешься. Или ты настолько разбогатела, чтобы позволить себе расторгнуть контракт?! Захотела вернуться в свои трущобы? Так вон, пожалуйста, корабль уже на подходе -- катись.-- Она повернулась и пошла к воротам.
Дэниз нервно оглянулась назад и вдруг побежала вслед за Пэгги.
И я увидел на воде что-то огромное, серое, щетинистое, никак не походившее на соусницу. Мне стало до того жутко от вида этого монстра, который вдобавок еще придвигался к острову, что ноги будто сами подхватили меня и понесли прочь.
Этот день стал для меня днем возрождения моих чувств.
Меня допрашивал какой-то грузноватый коротышка -- жидковолосый, особенно на лбу и на затылке, с вислыми щеками и кислой миной. Он сидел, глубоко вдвинувшись в кресло, и глядел мне в живот. Сержант, тщательно выбритый, что, однако, его нисколько не украсило, а, наоборот, еще больше изуродовало,-- у него словно морщин добавилось на изжеванном лице, челюсть выдвинулась вперед, и нижняя губа наползла на верхнюю, а мешки под глазами набрякли еще сильнее, делая выражение лица каким-то плаксивым и обиженным,-подобострастно тянулся перед коротышкой, уважительно величая его "сэр", через каждую дюжину слов. Даже когда он говорил вислощекому "майор", и тогда это звучало чуть ли не заискивающе. Подражая сержанту, тянулся перед креслом и я, хотя мне это было не очень удобно -- приходилось упираться подбородком в грудь, чтобы видеть майора.
