Осип Осипов - Путь ученого
Не помня себя Коля бросился в детскую и, обливаясь слезами, рассказал Альберту Христиановичу о своем несчастье. Горе его было так велико, что Репман даже не стал бранить его, а пошел в залу и, к счастью, живо привел орган в порядок: оказалось, Коля ничего не сломал, а только не так надел ручку.
Скоро дядя уехал и увез с собой орган.
Между уроками и несложными происшествиями тихой деревенской жизни незаметно минула зима с ее крещенскими и сретенскими морозами, бесконечным великим постом с постными щами и грибами. Наконец ледяная гора на пруду потемнела и начала подтаивать, на полях появились проталины. Прилетели грачи. Как-то утром няня принесла целую миску свежеиспеченных жаворонков. Наступила весна.
С каждым месяцем, с каждым днем приближался день отъезда в Москву, день поступления в гимназию.
Глава II. Отъезд в Москву
Осенью 1857 года Альберт Христианович объявил, что его ученики вполне подготовлены для поступления в гимназию. Надо было переезжать в город. Решено было, что Анна Николаевна со старшими детьми отправится в Москву, а младшие останутся в Орехове на попечении няни и Егора Ивановича.
Сборы затянулись. Только продав умолот и часть леса на сруб, смог Егор Иванович собрать нужные средства. Наконец все приготовления были закончены, назначили день отъезда.
Коля уложил в деревянный сундучок тетрадки, любимую свою книгу «Робинзон Крузо», рогатку и камешки к ней, крылья дятла, кусок старой подковы и еще некоторые вещи, без которых, по его мнению, в Москве нельзя было обойтись.
Накануне отъезда Ваня и Коля пошли прощаться с садом. Было холодно и грустно. Ветер стучал оголенными сучьями старых лип и берез, гнал по аллеям побуревшие мокрые листья, пригибал к земле засохшие стебли крапивы. Птицы давно улетели, их гнезда в дуплистых деревьях печально чернели, как опустелые терема… Фауст, которого Анна Николаевна категорически отказалась взять в Москву, плелся позади мальчиков, уныло поджав хвост.
В холодное утро конца октября Колю разбудило отрывочное позванивание поддужного колокольчика: кучер Никита и Кирилла Антипыч запрягали лошадей в тарантас, тележку и роспуски[6].
Наспех позавтракав, Коля в последний раз обежал с Фаустом оголенный мокрый сад. Ружья и охотничьи принадлежности он поручил хранить шестилетнему толстяку Валерьяну, который весь просиял от этого высокого доверия. В зале Анна Николаевна, по старому обычаю, прочитала молитву, все посидели на прощание и после сбивчивых напутствий расселись по экипажам.
Долго вспоминалась Коле грузная, сгорбившаяся фигура Егора Ивановича в его старой венгерке, обшитой потертым мехом.
Дружно вынесли кони на скользкую выезженную гору за мостом. Коля сквозь слезы взглянул в последний раз на деревню… Прощай, Орехово!
Лишь у села Болдина начиналось мощеное шоссе; там же была почтовая станция, где предполагалось пересесть на почтовых лошадей. Но лесную дорогу до Болдина так развезло, что путники вынуждены были заночевать в промежуточной деревне и лишь на следующее утро добрались до шоссе.
Вещи перегрузили в ямщицкие тарантас и повозки, а ореховские порожняком тронулись в обратный путь. Коле казалось, что с отъездом Кириллы и Никиты порвалась последняя связь с чем-то дорогим, теперь навсегда ушедшим.
Но грустить было некогда. Колю, ничего не видавшего пока, кроме своего Орехова, теперь все занимало: узорчатое с резными балясинами крыльцо, ямщики, запрягавшие в тарантас злого гнедого коренника, поджарые пристяжные, турманы-голуби, белыми хлопьями кувыркающиеся в синем небе, и особенно странница с котомкой, притулившаяся на ступеньке крыльца и тянущая тонким голосом:
— От щедрот ваших страннице на путешествие во Иерусалим!..
Показавшуюся на крыльце Анну Николаевну обступили желавшие получить на чай за услуги проезжим.
— Коли милость ваша будет, на чаек за подмазку колес…
— Пожалуйте сколько-нибудь: вещи караулил…
— За самовар сколько пожалуете? — подкатилась румяная жена смотрителя в высокой кичке.
Альберт Христианович живо всех ублаготворил, уплатил прогонные до следующей станции — и экипажи покатили, пугая звоном колокольчиков расхаживавших по селу кур и гусей.
Сдвинув на затылок накрученные на него шарфы и башлык, Коля с жадным любопытством озирался по сторонам. Вдоль шоссе тянулись полосы сжатых полей, прерываемые межами, поросшими полынью и рябинником. Кое-где поблескивали тронутые ледком лужи. Впереди сквозь дымку тумана виднелся лес; на лиловом фоне осин темнели ели.
Внимание Коли привлекла показавшаяся вдали башня вроде ветряной мельницы с тремя растопыренными, как пальцы, шестами вместо крыльев. На шестах двигались и становились в разные положения небольшие планки.
Коля сперва оцепенел от удивления, а потом забросал Альберта Христиановича бесконечными вопросами:
— Что это такое? Как оно вертится без ветра? Для чего служит?
— Это телеграф-семафор. Разные положения планок означают слова и буквы. Так передают депеши. Верст через десять находится такая же башня; там принимают депеши и передают их дальше. Впрочем, — добавил Репман, — скоро таких семафоров не увидишь.
— Почему?
— Потому что теперь начали устраивать электрические телеграфы. Когда будешь изучать физику, узнаешь, как они действуют.
Коле все надо было узнать: кто сидит в будке? Как он управляет планками? Далеко ли видно сигналы? Репман еле успевал отвечать.
Впереди послышалась тягучая, скорбная песня, сопровождаемая мерным бряцанием: им навстречу шла партия каторжан, которых гнали в Сибирь. На арестантах были надеты куртки: одна сторона серая, другая бурая; сзади на куртках были нашиты бубновые тузы.
Анна Николаевна велела остановиться, подозвала Колю и послала его дать милостыню «несчастненьким».
Коля смущенно сунул горсть медных монет в бледную, протянувшуюся к нему руку, с ужасом взглянул на обритую наполовину голову арестанта и поскорее взобрался опять на бричку. Вид каторжан настолько поразил Колю, что он даже ничего не стал расспрашивать, а сидел молча, отвернувшись в сторону. «Что это за люди? Отчего они так странно одеты? Куда их ведут?» — роились в его голове думы.
Альберт Христианович, чтобы развлечь его, начал рассказывать:
— Да… скоро перестанут месить грязь на шоссе, поедут по железной дороге. То-то удивятся наши мужички, когда увидят первый поезд… Новые изобретения всегда пугают людей, пока к ним не привыкнут. В прошлом веке в Париже француз Шарль смастерил огромный шар из прорезиненной материи, наполнил его водородом и пустил. Шар рванулся ввысь и скрылся за облаками. Пролетел он недалеко и упал около какой-то деревни. Там поднялся страшный переполох. Люди вообразили, что к ним спустилось чудовище. Колышущуюся оболочку шара они приняли за шкуру. Никто не решался подойти к шару. Наконец один смельчак подкрался к нему и… выстрелил в него из ружья… После этого случая правительство Франции стало печатать в газетах о подъеме воздушных шаров, чтобы заранее предупреждать население.
