Максим Чертанов - Дюма
14 марта, по рассказу Дюма, полицейские везли через Вилле-Котре двух пленных наполеоновских генералов, братьев Лаллеман, говорили, что в Суассоне их расстреляют; самые храбрые жители плевали пленникам в лицо. Нотариус Меннесон, знакомый семьи Дюма, республиканец и вольнодумец, попросил Луизу помочь освободить Лаллеманов. Она с сыном приехала в Суассон. План такой: Луиза знакома с тюремным охранником, Александр играл с его сыном; их пустят в тюрьму (семьи охраны там и жили), мать отвлечет сторожа беседой, а «Саня» с помощью приятеля проберется к пленным и передаст деньги и пистолеты, полученные от Меннесона. Все получилось, но Лаллеманы отказались от побега, веря в Наполеона; на следующий день он действительно их освободил, и они уже победителями проехали трясущийся от ужаса Вилле-Котре; их жизнь сложилась удачно, а через 25 лет, встретив одного из братьев, Александр напомнил ему эту историю. Биографы считают ее выдумкой, однако сразу заметим (доказывать будем по мере возможности), что Дюма в воспоминаниях был точнее и правдивее, чем думали его современники и ранние биографы, и все кажущиеся неправдоподобными эпизоды либо подтвердились, либо до сих пор не опровергнуты. В данном случае неправдоподобно лишь поведение матери, подвергающей риску сына. Возможно, нотариус обещал ей покровительство, а она была готова на все, чтобы улучшить жизнь семьи? Но такой риск! Что ж, если отношения со сторожем были приятельскими, то, если бы мальчик попался, его бы, возможно, просто выгнали взашей вместе с матерью… Вскоре Наполеон был разбит. Он все же проехал через Вилле-Котре дважды, и оба раза спросил рассеянно: «Это что за остановка?» Потом пришли пруссаки и англичане. Все было кончено.
Май 1815 года — первое причастие, короткая вспышка религиозности, потом в церковь заглядывал не чаще, чем положено. Страсть к охоте, постоянно крутился возле лесничих, мать позволила брать ружье — подарок отца. А в августе 1816-го он поступил курьером в нотариальную контору Меннесона: ходил пешком, если далеко — давали казенную лошадь, рабочий день с девяти до четырех, вечера дома с мамой, выходные на охоте. Стал брать уроки танцев. Довольно поздно повзрослел: у него были три приятеля, все превращались в мужчин, он же обращать внимание на девочек начал лишь весной 1817 года. «В нашем городке существовал обычай, скорее английский, нежели французский: молодые люди разного пола могли открыто посещать друг друга». Собирались в восемь вечера летом, в шесть зимой, тусовались в парке или у какой-нибудь девушки дома. Первая девочка, за которой он пытался ухаживать, его отвергла. Приезжала племянница Грегуара с подругой, получившая образование в Париже: «За две недели, проведенные в компании умных девочек, я получил первый урок из тех, что может дать только женское общество. Я понял, как важна наружность, о чем прежде и не подозревал». На элегантность нет денег, но ее можно заменить опрятностью. Эксперимент удался: девушка, понравившаяся ему в 1818-м, ответила взаимностью. В мемуарах ее имя Адель Дальвен, настоящее — Аглая Телье, старше на три года, семья средненькая, сама девушка бойкая. Он был хорош: тонкий как тростинка, кудри черные, глаза голубые, полные губы, красивая лепка головы, изящные руки и ноги. Поначалу просто гуляли вместе, ходили на праздники в соседние деревни; 27 июня поссорились, он пошел в деревню Корси один и там встретил человека, которого некоторые литературоведы считают прототипом графа де ла Фера: восемнадцатилетний Адольф Риббинг де Левен был сыном заговорщика, участвовавшего в 1792 году в убийстве шведского короля Густава III и приговоренного к изгнанию из Швеции. В Париже Левены жили свободно даже при Реставрации, на лето снимали загородный дом; общая знакомая, дочь Коллара, представила молодых людей друг другу; у Левена был блокнот, Александр спросил, собирается ли тот рисовать. Из романа «Мадам Лафарг»:
«— Нет, я пишу стихи, — ответил он.
Я взглянул на него с изумлением, мне никогда не приходила в голову мысль попробовать писать стихи». (Забыл — приходила!)
Адольф был аристократичен, посвящал стихи замужней женщине, рассуждал о политике, лягушек, однако, в комнаты гостей и слуг подбрасывать не отказывался. Вскоре он уехал, Александру велел учить итальянский, тот стал брать уроки у тридцатилетнего отставного офицера Амеде де ла Понса, который привязался к мальчишке, ругал за безделье, сказал важное: «Учиться — это счастье». Александр попросил научить его и немецкому, хотя этого никто не велел, — он становился взрослым. Примерно в это же время он стал любовником Аглаи (тайно, разумеется).
В начале 1820 года клерки Меннесона получили премию, поехали в Суассон, ходили в театр на «Гамлета». Адекватного перевода пьесы во Франции не было: первый сделал в 1746 году Пьер Антуан де Лаплас, первым сценическим стал вариант Жана Франсуа Дюси 1769 года. Там не было сцены с могильщиками, странствующих актеров, Фортинбраса, призрака, дуэли, Офелия была здорова, а Гамлет не умер; немного осталось, но Александр пережил восторг. «Трудно представить себе более невежественного человека, чем был я в то время. Мама пыталась заставить меня прочесть трагедии Корнеля и Расина, но я должен, к стыду своему, признаться, что мне было нестерпимо скучно… Вообразите слепорожденного, которому дарят зрение и он открывает мир, о котором не имел представления…» О Шекспире он тоже не слыхал, захотел прочесть текст Дюси, в Суассоне не нашлось, Левен прислал из Парижа. «С этого момента мое призвание было определено… у меня появилась уверенность в себе, которой до сих пор мне не хватало, и я смело бросился навстречу будущему, которого прежде страшился». Летом снова приехал Левен — он тоже увлекся театром, в Париже жил в доме драматурга Арно и через него попал в театральную «тусовку». Сагитировали молодежь и де ла Понса, открыли любительский театр, один сосед предоставил помещение, другой дал доски для декораций, одежду собрали по сундукам. Ставили популярные водевили, к зиме осмелились написать пьесу в стихах «Майор из Страсбурга». «Почему из Страсбурга, а не из Ла-Рошели или еще откуда-нибудь? Не помню. Я также напрочь забыл завязку и сюжет. Что-то очень патриотичное, о ветеране, сражавшемся при Ватерлоо». Он запомнил две удачные, по его мнению, строки. Старый майор читает книгу о сражении, мимо проходит граф и говорит своему сыну: «Взгляни, дитя, я не ошибся: в полях Германии витает его сердце, надеется он вновь французские победы увидать. — Отец, читает о последнем он сраженье, и потому из глаз его стекают слезы». Сюжет банальный, трудно сказать, откуда он заимствован; две другие пьесы, написанные зимой 1820/21 года, были созданы также по мотивам: «Дружеский ужин» — сборника рассказов «Сказки для моей дочери» Жана Николя Буйи, «Абенсераги» — исторической драмы «Гонсало де Кордова» Жана Пьера Флориана. Странно, что молодые люди не придумывали историй самостоятельно: обычно в таком возрасте фантазия не знает границ. Весной 1821 года Адольф увез пьесы в Париж — пробивать, а Александр принял участие в ежегодном конкурсе, проводимом Академией изящных искусств: поэтическое произведение, тема — Гийом де Мальзерб, ученый, казненный в 1794-м. Александр сочинил оду «Преданность Мальзербу», в мае объявили результаты — увы… Левен писал, что пьесы тоже никто не берет, и простодушно объяснял почему: «Везде идут пьесы на такие же сюжеты, только лучше».
