Артур Черный - Мир Всем Вам.
Как трогательно, как тепло встречали наши колонны в Дагестане! Вдоль улиц стояло все население этих кишлаков, аулов и сел. За броней бежала детвора, в восторге изображавшая пальбу из находящейся в руках палки. Дети войны. Люди пели нам песни, махали вослед, раздавали хлеб, сигареты, теплые вещи, несли букеты цветов. Они стояли такие радостные, такие счастливые среди грохота этого железа, среди поднятой нами пыли… Откуда ж нам было знать раньше, что здесь, на самом краю земли, нас могут так ждать, нам могут так радоваться, как самым дорогим гостям.
Самая потрясающая картина, что осталась в памяти от тех дней — это был выход на дорогу одной дагестанской семьи. Их было трое: старый, в мохнатой папахе аксакал — отец семейства, крупный под пятьдесят мужчина — боец народного ополчения с автоматом за плечом, и смертельно бледная, лежавшая у него на руках, уже не ходячая старуха. Она, эта старуха, что давным-давно потеряла всякую надежду жить, улыбалась нам своим беззубым ртом. На большее у нее не было сил. А они, ее сын и муж, так и не проронили ни одной улыбки, потому что вместе с нашей колонной, уже навсегда прощались со своей матерью и женой. Улыбалась только она. Потому что поняла: теперь можно уйти отсюда с легким сердцем.
Со всей страны шла гуманитарная помощь для нас. Наверное, не было такого села, деревни или города, где бы не проходила акция «Посылка на войну». Где бы хоть раз, не было желания помочь. Спасибо всем тем, кто не поскупился, не остался равнодушным, не прошел мимо нашей беды. Спасибо вам, люди, за ваше доброе сердце! За то, что помнили и переживали за нас.
Люди отдавали нам, что могли, итак не слишком богатые, делились тем, что нужно было самим. Они хотели помочь, они верили в нас. Жаль, что кто-то корыстно наживался на этом. Нельзя было понять, оправдать, как можно оставить в своих руках посылку, на которой было написано: «Нашим сыновьям. Мы ждем вас! Возвращайтесь скорее домой! Живыми и с Победой! Ваши матеря». Часто они не доходили до солдат, оседая на станциях, пересыльных пунктах, в штабах, в руках жадных и бессердечных людей.
Томил ли их, какой недуг? Тот, что даже у злодеев зовется совестью…
Чем выше мы забирались в горы, тем сильнее верили, что совсем недалек тот день, когда настанет конец войне, когда мы уедем отсюда. Казалось, он уже так близко, счастливый день нашего возвращения, что можно было назвать и дату, не побоявшись ошибиться в выборе. Он должен был вот-вот ступить на порог. И мы ждали его — Мир. Наш счастливейший в жизни праздник.
Там, на покинутых нами равнинах, уже распустились деревья, пели птицы, туда вернулась весна. Здесь же у самых облаков завывал холодный зимний ветер, носились тучи, завывала пурга. Мы мерзли в палатках, пили растопленный снег, не сходили с постов…Вот и сейчас я оборачиваюсь на шорох. По склону сыплются камни. Я сильнее прижимаюсь к автомату. Еще далеко до утра.
Заалеет восток, взойдет большое красное солнце, наступит новое утро. Я, как и много дней подряд после бессонной ночи, выйду из тесной палатки, вымою руки и умоюсь снегом. Привезут ли сегодня с лагеря воду и горячую пищу или снова придется есть надоевший сухпай, разогретый наскоро на костре? День покажет.
Иногда встану над ущельем, задумаюсь о далеком доме, о прошедших днях. Посмотрю на горизонт: где-то там дом. Где-то там Россия. Милая нашему сердцу Россия! Страна белых берез и чистого синего неба. Что там сейчас?.. Какие ветры перемен веют над ее полями? Так же ли светлы по ночам северные её звезды? Как он, крепок ли, как и прежде, отчий мой дом?..
Я так редко прихожу на это место. Так редко стою над этим ущельем. У меня нет времени размышлять, переживать, строить мечты на будущее. Я должен работать, копать окопы, нести службу. У меня должно хватить сил на главное — пережить эту войну.
Мы еще здесь. Но мы вернемся! Обязательно вернемся! Ждите нас, когда закончится война!
И поэтому, Мир Всем Вам!
…За ненаписанные письма
Сегодняшний день:
Говорят, любовь измеряется расстоянием и временем. Не раз и не два я слышал об этом дома. Но вовсе не так оказалось на войне. Оказалось, что совсем наоборот, только любовь является мерилом всего. Только она властна и над временем, и над расстоянием, только она способна преодолевать и сокращать их. Потому что, если нет любви, какая разница сколько еще дней отмерит тебе жизнь, и по какой дороге придется тебе пойти.
Если бы мы не любили тогда, если бы не писали письма, не получали ответы, как страшен, как безнадежен был бы для нас этот поход!
Единственной нашей отрадой была любовь. Она была у всех разная, но была у каждого. Кто-то, самый везучий, слагал своей любимой песни, кто-то, самый нетерпеливый, ревновал ее, кто-то, самый несчастный, уже рвал письма и пытался все позабыть. Но ни у кого любовь до конца не оставляла сердце. Это произойдет с нами лишь после, по возвращению. А тогда даже самые несчастливые еще на что-то надеялись, еще не забывали родного имени.
У меня была собственная любовь, от которой я никогда не слышал никаких признаний, не видел слез, не читал ни одного письма. Чья была в том вина? Моя или ее? Даже теперь мне трудно разобраться в этом.
Мы встретились на каком-то концерте летом 99-го, потом потеряли друг друга, затем я снова ее нашел. Ее звали Яна, Яночка, Янчик… Она была моей ровесницей и почему-то с ней я не чувствовал себя достаточно взрослым. Какая радость была для меня тогда? Пить с ней пиво в её подъезде, провожать или встречать ее из института, таскать по дешевым летним кафе. Это все, что я мог себе позволить, а потому, очень от этого страдал. Ведь я, неисправимый романтик и повеса-поэт, с таким восторгом рисовал себе картины, как катаю ее на танке, спасаю от врагов, прихожу вечером в ее дом, весь пропахший порохом, с закопченным от стрельбы оружием. Как же мне не хватало на наших встречах, болтающегося на ремне автомата! Как же я хотел прийти к ней однажды с кровоточащими ранами, едва уцелевший после какой-нибудь битвы, чтобы упасть в ее колени…
Откуда это пришло? Все оттуда же: из книжек, из рыцарских романов, из далекого школьного детства, из плохо сыгранных пьес о Дон Кихоте и Дульцинее, что, насмотревшись фильмов, мы ставили в соседнем дворе. В самой первой постановке главная роль рыцаря принадлежала мне, во второй кому-то другому. А в третьей мы подрались между собой. Не потому что, не поделили Дульцинею, а из-за того, что никто не хотел больше играть Дон Кихота. Каждый мечтал махать мечом, мечтал стать разбойником, пиратом, красноармейцем, а не скучным рыцарем Неудачи, охранявшим очередную школьную куклу. И, сыграв однажды, я больше не искал этой роли, потому что Дон Кихот слыл неудачником, потому что над ним все смеялись. А чего бояться дети больше всего? Насмешек сверстников. У меня были другие рыцари: Невский и Суворов. Над этими никто не смеялся.
