Елена Якобсон - Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка
Мы жили в заколоченном, долго пустовавшем доме и по ночам слышали таинственные звуки — сильный порыв ветра колыхал занавески и нам чудился шепот или скрип половиц, как будто кто-то шел по коридору к нашим комнатам. Иногда в горах случались сильнейшие грозы, завывающий ветер валил деревья, и они с грохотом падали на землю. В такие минуты Аграфена запирала дверь и опускалась на колени, истово молясь и искренне ожидая конца света. Каким-то образом я все это пережила, и когда за нами приехала мама, она очень обрадовалась, найдя меня окрепшей и загорелой. Что знала она о мире духов или о трудностях жизни на поле боя между силами добра и зла?
Гражданская война пришла на юг, и за Екатеринодар, где мы оказались, постоянно боролись обе армии. Город то захватывали, то освобождали, то опять захватывали — десятки раз! Мама говорила Аграфене, что в случае прихода в город красных она должна выдавать меня за свою дочь, ведь красные не щадили детей вражеского «правящего» класса.
Всякий раз, когда начинались бои за город, Аграфена говорила мне одни те же слова: «Одевайся! Бери куклу! Мы идем в амбарный погреб!» Осенив крестным знамением порог, она вела меня к большому амбару, где хранили кукурузу, и мы спускались в подвал, где пережидали вместе с другими горожанами бои за город, которые длились иногда больше одного дня. В конце концов мы вылезали наружу и спрашивали, кто же нас завоевал в этот раз...
В амбаре хранили кукурузу — горы разноцветных кукурузных зерен. Я зарывалась в них или забавлялась тем, что выбирала самые красивые красные или желтые зерна, раскладывала их в форме бус или даже воображала, что это — солдаты, выстраивала красных на бой с желтыми...
Мы, дети, знали, что взрослые беспокоились и боялись, но нас происходившее на улице не занимало и не касалось. Мы уютно устраивались спать на холмах кукурузных зерен и вовсе не скучали по настоящим кроватям или по дому. Когда поступал сигнал о том, что можно выходить, мы брали свои вещи и шли на улицу. Там нашим взорам представали жестокие и ужасные сцены. Трупы людей и лошадей, лужи крови, странные запахи, стоны и крики раненых и умирающих, кучки людей, бродящих, как во сне... Но я не боялась. Я крепко держалась за руку Аграфепы, которая тихо говорила: «Пожалуйста, смотри, не наступи» или «Осторожно, не споткнись об этого человека».
К счастью, я не понимала, что значит быть раненым или мертвым. Почему люди так обращались друг с другом? По правде говоря, на меня сильнее действовала смерть животных. Помню, как с земли на меня смотрели огромные глаза раненой лошади. И я почувствовала ее боль! Я умоляла Аграфену принести лошади воды.
Иногда, приезжала мама, а когда город оказывался в руках белых на более или менее продолжительный срок, появлялся и отец. Золотые пуговицы на его мундире потеряли блеск, сапоги были заляпаны грязью, и они с мамой почти не смеялись, когда разговаривали. Мы так привыкли к пушечным и ружейным выстрелам, что, не слыша их, пугались тишины.
И вдруг для нашей семьи настала странная мирная передышка. Отец был теперь офицером кубанского кавалерийского полка. Он получил почетный статус казака, и семья его сослуживца, казачьего офицера Зозули, приняла его как родного. Долгие месяцы они вместе воевали с красными в Центральной России и стали настоящими «побратимами».
Отец очень гордился своей принадлежностью к казачеству и всю жизнь хранил казачью офицерскую форму (черкеску), шашку и кинжал. Он любил говорить: «Мы, казаки, — гордые люди, мы ничего не боимся». В сборнике рассказов, который он потом опубликовал в Китае, отец ярко и с любовью писал о Кубани и своих братьях-казаках. Память о его родном доме в Ярославле — городе, где он родился в семье провинциального врача, — казалось, совершенно стерлась. Я никогда не слышала, чтобы он рассказывал о своем детстве, родителях, братьях и сестрах.
Позднее, в Москве, я очень удивилась появлению тети Сони, одной из сестер отца.
За Екатеринодар (при советской власти переименованный в Краснодар), удерживаемый красными, бои шли более полутора лет. Борьба была очень жестокой, но все же к августу 1918 года совместными усилиями Белой армии и кубанской кавалерии город был взят и попал под власть кубанского областного правительства.
5 декабря 1918 года это новое правительство выпустило следующее заявление:
«Перед кубанскими казаками, черкесами и всем местным населением Кубанского края стоит задача обеспечить безопасность своей территории собственными силами. Отсутствие единства в русском имперском правительстве, продолжающаяся анархия в центральных областях России и безуспешные попытки правительства восстановить порядок заставляют население Кубани рассчитывать лишь на собственные силы и средства для поддержания порядка в крае. В будущем Россия должна стать Федеративной республикой свободных народов и территорий, и Кубань войдет в ее состав. Но в настоящий момент Кубанский край будет управляться административными органами, выбранными народом, и будет содержать собственную армию, служба в которой обязательна для всех жителей края».
Екатеринодар, когда-то тихий провинциальный город, теперь был заполнен беженцами из Центральной России. Беженцы эти были людьми богатыми и занимали высокое положение в обществе: дипломаты, промышленники, купцы, высшие военные штабные чины (их золотые пуговицы по-прежнему блестели, а сапоги были отлично начищены). Для них Екатеринодар представлял собой лишь перевалочный пункт на пути к Черному морю и через него — за границу. Пароходы союзников перевозили в Европу тех, кто мог заплатить за проезд. В Екатеринодаре открылись театры, кафешантаны и рестораны. В город приехали многие известные московские и петербургские художники, актеры и музыканты. Настроение было жизнерадостным: эти люди отказывались воспринимать реальность. Им хотелось забыть то, что с ними произошло; они верили, что как-нибудь все устроится и они вернутся к прежнему образу жизни.
Спустя годы я прочитала книгу моей матери «Пути изгнания»[ 1 ] и узнала, что местные жители смотрели на этих приезжих, особенно на белых офицеров, с горьким чувством, потому что те проводили ночи в пьянстве и разгуле в то время, как другие воевали. Мама описала снобизм штабных офицеров, их высокомерное отношение к казакам. Она считала, что поражению Белого движения способствовало, в частности, и неуважение со стороны русских штабных генералов по отношению к независимым и гордым казачьим офицерам. Казаки справедливо задавались вопросом: «Почему мы ведем эту войну, кормим и содержим русскую Белую армию?» Но в 1918 году еще не было открытого разрыва с центральным командованием и надежда на победу над Красной армией еще не умерла.
