Владимир Андреев - Моря и годы (Рассказы о былом)
Давно скрылся за кормой Гогланд, все чаще стали попадаться лайбы, шхуны, транспорты. Иные из них, забыв о морской вежливости, проходили, не салютуя советскому Военно-морскому флагу.
«Комсомолец» не был рассчитан на размещение столь значительного числа людей, поэтому мы спали не только в кубриках, но и на палубе, на люках грузовых трюмов и на верхней палубе. Нашему курсу разрешалось отдыхать, проводить занятия, а в ночное время и спать на кормовой надстройке полуюте. До чего же хорошо в тихую, непасмурную погоду отдыхать на полуюте! Лежишь и все-все видишь. Небо видишь, море видишь. Маяки. Огни на берегу. Встречные транспорты… Слышишь, как мерно буравят воду лопасти винтов, как она клокочет и пенится за кормой. Хорошо, что с тобою рядом — протяни руку и достанешь — сном праведников спят, намаявшись за день, твои друзья-товарищи, с которыми успел уже не один фунт соли съесть.
Утром увидели слева по курсу северную оконечность угрюмого острова Даго и огромный белый маяк. Стало быть, отряд уже выходил из Финского залива.
Через сутки корабли миновали южную оконечность шведского острова Готланд и направились к проливу Большой Бельт. Все чаще встречались иностранные транспорты. Они вежливо салютовали нашему флагу. Только англичане упрямо не замечали нашего присутствия в море. Видно, не могли забыть, что в борьбе с Красным Балтийским флотом английский флот потерял в Финском заливе немало боевых кораблей и пришлось ему ретироваться.
Матросы же большинства торговых кораблей, особенно скандинавских стран, приветствовали нас, размахивая головными уборами, полотенцами и даже небольшими красными полотнищами.
Большой Бельт — самый глубоководный на Балтике пролив, к которому со всех направлений из Северного и Балтийского морей приходит множество кораблей. Между Германией и датскими островами снуют железнодорожные паромы, работающие, как известно, с точностью хорошо идущих часов. По узкому, извилистому фарватеру пролива одновременно движутся — навстречу друг другу или пересекая курсы — самые различные суда. Хотя на берегах пролива для обеспечения безопасности установлено множество маяков и отличительных знаков, все же плавание здесь требует от штурманов, командиров и капитанов большого искусства и выдержки.
Честно говоря, видя всю эту картину — пляску проблесковых огней на берегах и калейдоскоп ходовых огней на плывущих кораблях, — мы диву давались, как штурманы, командир корабля и вахтенные начальники во всем этом разбирались и наш отряд, не снижая скорости, уверенно двигался по запутанному лабиринту фарватера.
Выполняя обязанности рассыльных вахтенного начальника на ходовом мостике, мы прониклись уважением к штурманам, которые день и ночь на ногах, изредка накоротке прикорнут на кургузом диванчике штурманской рубки — и снова за дело… То пеленгуют приметные места на берегу, то по небесным светилам определяют место корабля в море. И так сутки за сутками в течение всего похода. Особенно полюбился нам старший штурман Дмитриев, слегка курносый, с окладистой бородой и удивительно выразительными глазами. Это был до мозга костей русский человек, никаких сил не жалеющий для пользы дела.
К утру пролив прошли. Заметно изменился цвет воды. Она приобрела серовато-голубоватый, а в Северном море — изумрудный оттенок.
Не за горами уже были норвежские фиорды, о которых все столько наслышались…
Мы с Николаем Овчинниковым устроили генеральную стирку рабочей одежды. Подошел Володя Перелыгин, многозначительно улыбнулся:
— Трудитесь? Молодцы! Хвалю за старание и интенсивную трату физической энергии. Но… я эту грязную работу поручил морю-океану… Через час прошу в кубрик, где будут демонстрироваться достижения находчивого ума и трудолюбие морской стихии!..
Через час — перед тем, как идти на вахту, — мы собрались в кубрике, где Володя проводил свой эксперимент и давал пояснения:
— Наша безмыльная стирка не требует физического труда. Нужны всего три вещи: десять метров тонкого линя (веревки) — раз, одни самые грязные рабочие штаны — два, один иллюминатор — три и, самое главное, — одна изобретательная голова. Уяснили?.. Чудесно! Прошу внимания!
Наш одессит был мастером на веселые штучки, и мы предвкушали интересное. Володя подошел к борту, жестом факира открыл иллюминатор и принялся с видом победителя тянуть из-за борта мокрый линь. Нам было странно видеть, как легко шел линь… Лицо «победителя» постепенно омрачалось тревогой. Наконец весь линь из-за борта был выбран, а на его конце вместо рабочих штанов болтались одни лохмотья. Все остальное размочалила вода и унесла с собой.
Мы дружно хохотали. Фокус не удался. Факир остался без штанов.
Ребята пошли на бак, откуда доносились песни и смех. К тем смешным историям, которые там обычно рассказывали, они могли теперь добавить еще одну. А я направился к узкому металлическому трапу, ведущему далеко вниз, туда, где были огромные котлы с горячими топками. Возле них вечно суетились черные от угольной пыли кочегары. Один котел был наш, комсомольский, за него отвечали курсанты. Мы несли здесь вахту, учились орудовать лопатой, ломом и прочим хотя и немудреным, но тяжелейшим инструментом. В поте лица учились держать пар на «марке» — на красной черте.
Старшина вахты — кочегар, участник Октябрьской революции, бывалый моряк, прослуживший на флоте более десятка лет, — встретил меня очень радушно. Он так пожал мне руку, что она хрустнула.
— А ну, комсомолия, подкорми топочку! — сказал он.
Я открыл дверцу — непривычный жар ударил в лицо — и принялся с размаха бросать огромной лопатой уголь в гудящую от вихревого пламени топку.
Это была моя первая вахта в котельной, поэтому я еще не знал толком, что и как надо делать.
— Не спеши, еще успеешь выдохнуться, — поучал кочегар. — Равномерно сыпь, а то затушишь топку.
От духоты, пыли и непривычной работы я очень скоро почувствовал, что лопата с каждым броском становится все тяжелее…
— Смотри-ка, у тебя неплохо получается! — подбодрил меня старый «дух» (такое прозвище было раньше на флоте у кочегаров, видимо, потому, что они имели дело с огнем, да еще в корабельной «преисподней», и лица у них были черные, как у «нечистой силы»). — Но, видишь, пар все-таки под красную сполз… Надобно корочку надломить!
Я взял длинный тяжелый лом и, собрав все силы, какие у меня еще оставались, всадил его почти целиком под толстую корку спекшегося угля. Чтобы вытащить лом обратно, стал дергать его вверх-вниз, но корка не поддавалась. Навалился всем туловищем и повис на ломе, как на турнике, болтая ногами… Кочегар хохотал до слез. А я злился и на эту упрямую корку, и на свое неумение, и на слабые свои силенки, и на веселого старшину.
