Георгий Арбатов - Дело: «Ястребы и голуби холодной войны»
Однако все это не значит, что у Брежнева не было сильных сторон. Он был особенно искушен, даже изощрен, хитер и изобретателен в аппаратной борьбе. В общем, он сумел, пусть медленно, но без конфликтов и срывов, вытеснить, «выжать» из руководства всех своих соперников и недоброжелателей; без репрессий, как Сталин, и даже без публичного словесного уничтожения оппонентов, как Хрущев, он обеспечил полное послушание, покорность, даже вселил страх в души своих соратников. Его действительно боялись даже такие люди, как Андропов или Громыко, а мне кажется, и Суслов тоже, не говоря уж об остальных.
Брежнев очень ловко манипулировал властью, удерживая каждого на том месте, на котором, по его мнению, тот или иной человек ему был удобен. Взять хотя бы институт второго секретаря ЦК КПСС, почти всегда неконституированный, но неизбежный из-за огромной власти секретариата ЦК, а значит, и объема дел, подведомственных ему, при существовавшем всесилии партийного аппарата, и очень неудобный для Генерального (или Первого) секретаря, поскольку второй имел большую притягательную силу для аппарата и членов ЦК, областных секретарей и т. д. по той простой причине, что он вел секретариат и с ним постоянно надо было решать повседневные большие и малые дела. Притягивая руководящие кадры, председательствующий на секретариате неизбежно становился потенциальным источником соперничества или хотя бы человеком, с которым надо в какой-то степени делить власть.
Хрущев, после явно провалившихся экспериментов с Козловым и Кириченко, установил порядок, при котором секретариат по очереди вели секретари ЦК, члены Политбюро. Когда Хрущева освобождали, о введении официального поста второго секретаря ЦК заговорил на октябрьском Пленуме (1964) Н. Подгорный. Брежнев этого, по-моему, ему не забыл и вскоре перевел его в Президиум Верховного совета СССР. В любом случае Брежнев установил свой порядок. При нем постоянно были два человека, которые вели секретариат либо, во всяком случае, претендовали на это, и они соперничали за власть не с Генеральным секретарем, а друг с другом – точнее, соперничали за право быть «более вторым, чем конкурент».
Напомню, что вначале это были М.А. Суслов и А.П. Кириленко, потом, когда Кириленко заболел и фактически вышел из строя, на этот пост был продвинут К.У. Черненко, а когда умер Суслов, в ЦК тут же перевели на роль одного из вторых секретарей Ю.В. Андропова. Словом, в аппаратных играх, в аппаратной борьбе, то есть в тех реалиях власти и политики, которые тогда существовали, Брежнев отнюдь не был простаком, даже наоборот. В делах и в среде, в которых он вырос, в этих политических шахматах, он был настоящим гроссмейстером. Не все это сразу поняли, за что потом и поплатились.
И еще одно. В вопросах власти Брежнев был большим реалистом, потому он очень заботился о том, чтобы сохранять контроль над армией и КГБ, и ему это удавалось. Не только из-за того, что с 1967 года во главе КГБ был поставлен лояльный к нему Андропов, а министром обороны после смерти не очень надежного А.А. Гречко тоже стал «свой» человек – Д.Ф. Устинов. И там и там Брежнев на разных уровнях имел и других «своих людей», и руководители обоих ведомств об этом знали, каждодневно ощущали себя под контролем и потому были вдвойне лояльны.
Брежнев понимал значение для власти и средств массовой информации, особенно главных из них – Гостелерадио и «Правды». И там в руководстве были люди, полностью ориентировавшиеся лично на него.
* * *Это, так сказать, сильные качества, важные для самого Брежнева, а были ли у него положительные качества, существенные для общества? По моему убеждению, были, во всяком случае, в первые годы и, конечно, до того момента, как он заболел. Среди них я, прежде всего, назвал бы отсутствие склонности к экстремистским, авантюрным решениям. В его внешнеполитической деятельности это довольно быстро развилось в искреннюю поддержку политики смягчения международной напряженности, улучшения отношений с другими странами, ограничения вооружений. Его главная внешнеполитическая идея была – уберечь мир от ядерной катастрофы. Думаю, в глубине души он считал именно это своей миссией. Умеренность, отсутствие стремления к ужесточению политики, нелюбовь к острым политическим «блюдам» проявлялись у Брежнева и в подходе к внутренним делам.
Эти положительные стороны деятельности Брежнева, конечно, не могли обеспечить решение всех назревших проблем страны, не могли даже остановить набиравшие силу негативные процессы. Но они все же предотвращали в течение ряда лет многие дополнительные неприятности, которые могли бы произойти при тогдашнем уровне руководителей и их политических настроениях.
Все дело, однако, было в том, что Брежнев оказался не «проходным» лидером, правившим короткое время, а находился на высшем в стране посту целых восемнадцать лет. Притом в период, когда задача не сводилась к тому, чтобы «не раскачивать» государственный корабль, когда нужно было осуществлять радикальные изменения во всех сферах жизни общества. Но как раз на это Брежнев был органически не способен, в чем вскоре пришлось убедиться и тем, кто под впечатлением реформы 1965 года все же на что-то надеялся. Почему? Прежде всего, из-за тех своих слабостей, отрицательных черт, о которых говорилось выше. У него не было ни представления о глубоких переменах, в которых нуждается страна, ни умения разобраться в плане таких перемен, пусть и подготовленном другими, верно его оценить и провести в жизнь. Это был лидер, смотревший назад, не способный подняться над старым.
* * *Хотелось бы коротко сказать и о личных чертах Брежнева. И я бы здесь начал с положительного, тем более что и сам он умел и любил показывать именно эти, хорошие свои стороны. В принципе (до болезни – я снова вынужден сделать эту оговорку) это был человек, не лишенный привлекательности, даже известного обаяния. Он не был жесток, хотя, по-моему, все-таки достаточно злопамятен. В обхождении был прост, умел и, как мне кажется, любил проявить внимание к окружающим – во всяком случае, к тем, кого хотел склонить на свою сторону. Во многом, особенно в том, что связано с войной и своими военными воспоминаниями, был даже сентиментален. Друзей старых, если они его не предавали, помнил и, как правило, не оставлял без поддержки. Не любил объясняться с людьми в случае конфликтов, вообще предпочитал избегать неприятных разговоров. Что, впрочем, оборачивалось нередко очень дурным образом: люди, которых незаслуженно очернили, оклеветали, даже не имели возможности защититься, а иногда просто не знали, за что вышли из доверия и попали в опалу.
Мог он иногда и удивить. Так, когда бывал в хорошем настроении, особенно во время застолья (он рюмки, пока был здоров, не чурался, хотя меру, по-моему, знал; впрочем, тогда ему уже было почти шестьдесят лет; о том, что случалось в молодости, судить не берусь), вдруг начинал декламировать стихи. Знал наизусть, к моему удивлению, длинную поэму «Сакья Муни» Мережковского, а также немало стихов Есенина. Потом я узнал разгадку. В молодости Брежнев (об этом он как-то при мне рассказал сам) мечтал стать актером, играл в «Синей блузе» – так называли коллективы самодеятельности, выступавшие в двадцатых и в начале тридцатых годов с революционным, ну а для того чтобы привлечь аудиторию, и с лирическим репертуаром в клубах, на предприятиях и в красных уголках. Известная склонность к игре, к актерству (наверное, было бы слишком назвать это артистичностью) в нем была. Я подчас замечал, как он «играл» роли, и, надо сказать, неплохо, во время встреч с иностранцами.
