Адольф Галланд - ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ. НЕМЕЦКИЕ ИСТРЕБИТЕЛИ НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ 1941-1945
Кроме того, именно этот идеализм служил источником сил для национал-социализма. Как различные группы юношеских организаций стали позже сливаться в одну партию, точно так же образованные в 1933 году немецкие аэроклубы, первые не видные для глаз зачатки люфтваффе, позже были преобразованы в их предвоенные соединения. Эти группы людей вступали в партию не в результате уговоров, не под принуждением, а по своей собственной воле, то есть единственно потому, что сама причина казалась им благой и справедливой.
В Брюнсвике нам предстояло много и тяжело трудиться. От нас требовали обширных знаний как в теоретическом, так и в практическом плане. Конечно, планеризм снабдил нас знаниями основ авиации, но, в конце концов, разница между планером и аэропланом была немалой и весьма значительной. Она подобна различию между парусной лодкой и лодкой, снабженной двигателем. Летом я сдал свой первый экзамен и получил так называемый сертификат B1, или удостоверение летчика.
Несмотря на это над нашей головой, подобно дамоклову мечу, постоянно висел риск быть исключенными из летной школы. Если кто-то оказывался не на должной высоте, то всегда можно было ожидать, что его пошлют обратно домой, снабдив пятьюдесятью марками и продуктами на дорогу. Ведь тысячи и тысячи молодых людей томились в ожидании занять его место. В отчаянной экономической ситуации, царившей в то время, такое разжалование означало, что тебе придется пополнить бесчисленные ряды безработных.
Поэтому неудивительно что я принял так близко к сердцу свою первую крупную неудачу. Я повредил шасси на «Альбатросе-L-101». А еще позже дела приобрели и вовсе критический характер: когда я руководил совместным полетом инструкторов в паре, самолеты столкнулись. Один из пилотов выбросился с парашютом, а другому удалось посадить свой поврежденный самолет на аэродром. В ходе расследования было выявлено самое удручающее обстоятельство: происшествие случилось в то время, когда самолеты перестраивались в определенное положение в воздухе, которое не было специально и точно оговорено.
Меня это очень обеспокоило. До этого моя карьера развивались успешно, хотя и не без некоторых шероховатостей. Однако теперь она была под угрозой. Для того, чтобы в случае моего возможного исключения не остаться у разбитого корыта, я подал прошение, чтобы меня внесли в официальные списки кандидатов на вакантную должность офицера в 18-й пехотный полк, под Падеборном. Впрочем, в самой армии только часть из подавших заявления могла рассчитывать на зачисление, поэтому я не слишком надеялся на удачу. Но все-таки ведь прошел все необходимые тесты и проверки и пока еще находился в штате летной школы, а это давало мне уверенность, что, по крайней мере, я сделал все возможное, чтобы защитить себя на случай катастрофы.
Однако об этом происшествии вскоре забыли и я смог вздохнуть с облегчением. Вне всякого сомнения, я заполнял армейские вербовочные бумаги без особого удовольствия. Напротив, никогда и ничего я не ценил более личной свободы, и, по моему мнению, значительные ограничения в любых армиях мира существуют только по необходимости.
Чтобы не быть неправильно понятым, я должен упомянуть, что позже мне довелось служить в армии простым солдатом, а только потом уже офицером, но я наслаждался каждым мгновением службы, потому что был в своей стихии — в авиации. Военная служба в разных чинах и то, что часто называется прусским милитаризмом, признавалась мною суровой и строгой, но неотъемлемой необходимостью, условия которой я выполнял беспрекословно. Следует признать, если быть честным с самим собой, что я никогда не был в восторге от всего этого. Военная служба всегда рассматривалась мною в качестве сурового испытания и как часть судьбы Германии.
Поэтому я был поражен, когда осенью 1932 года получил официальное уведомление, ставящее меня в сжатой армейской форме в известность, что мое прошение принято, так что мне следует написать рапорт, указав время и место своего зачисления. С этим, по существу приказом в руках, я подался к руководителю нашей школы, господину Келлеру, который позднее стал генералом Келлером и командиром авиаполка люфтваффе, чтобы испросить у него совета. Его кабинет я покидал с красным от радости лицом. Он не только уверил меня, что я по-прежнему могу оставаться в школе, но помимо этого мне была обещана всесторонняя помощь и поддержка. Я успокоился — теперь мое прошение о зачислении в 18-й пехотный полк могло быть аннулировано. Как легко у меня было на душе в те дни!
В нашей школе планеризм тоже был в ходу, но к нему относились с явным недопониманием и без какого либо увлечения. Впрочем, я использовал каждую возможность, чтобы продолжать свои занятия с планером. А тем временем развитие молодого подразделения планеристов Вестерхольта шло великолепно. Приложив огромные усилия, его члены за несколько месяцев построили свой собственный планер по наброскам и замыслу Измера. Этот планер должен был участвовать в ежегодных осенних соревнованиях в Боркенберге. Аппарат был построен добротно, но что-то в самом замысле оказалось не в порядке, и планер выглядел тяжеловатым в хвостовой части. К несчастью, доказательство этому пришло с некоторым опозданием: сразу после того, как был отпущен буксировочный трос, планер вдруг остановился и уткнулся в землю. Я отделался легким сотрясением мозга да царапинами на лице. После нескольких дней болезни я оказался в состоянии принять участие в соревнованиях с моим «Бродягой», и мне даже удалось завоевать второй приз, несмотря на сильное соперничество.
Осенью 1932 года я приехал в Шлейсхейм. вблизи Мюнхена, для проведения тренировок в высшем пилота же. Мертвая петля, вращения, вход и выход из штопора, полеты на спине, вхождение в пике и зависание в воздухе, то есть мы вступили в совершенно новую область авиации, которая до сих пор была для нас закрытой книгой, так как все это недоступно при полетах на планере.
Вскоре нас перебросили в Ванемюнде для того, чтобы мы могли поупражняться в практике морского дела, в полетах над морем. Дополнительно к изучению разницы между левым и правым бортами мы должны были усвоить массу скучных знаний о мореплавании — все не более чем сухая материя, хотя кое-что позднее пригодилось, в особенности пройденный мною навигационный курс.
Впрочем, даже сегодня я не в силах отличить капитана одного сторожевого корабля — корвета от капитана другого сторожевого корабля — фрегата по их нашивкам на рукаве, а иногда я совершаю промахи, которые еще больше приводят меня в смущение. Так что я был доволен, когда вскоре эта мореходная бессмыслица завершилась, а про себя решил, что военно-морской флот не для меня.
