Ю. Томашевский - Вспоминая Михаила Зощенко
…Дальше — осень, зима 1918–1919 года, работа инструктором по кролиководству и куроводству в совхозе «Маньково» Смоленской губернии. Красная Армия, фронт, демобилизация.
Летом 1919 года Михаил Зощенко работает старшим милиционером на станции Лигово, и тут «юмористический уклон» его дарования окончательно берет верх над «красивыми изысками». Он пишет товарищу по службе, старшему милиционеру Форсбергу, свои забавные «Приказы по железнодорожной милиции и уголовному надзору ст. Лигово».
В них уже хорошо чувствуется будущий писатель — его неповторимый стиль, его необыкновенное умение подмечать все смешное и пошлое.
И этот юмор, это желание добродушно посмеяться даже над своими близкими и друзьями — и в его, как он сам выражался, «приватных» письмах к товарищам гимназических и студенческих лет Александру Васильевичу Елкину и Павлу Михайловичу Лялину, и в письме — это уже лето — осень двадцатого года — к младшему брату Виталию.
В письмах к Лялину и брату один и тот же прием — юмористический рассказ о посылке письма «с оказией».
В других письмах 1920 года — тоже поиски «стиля». Характерно в этом смысле письмо к сестре Валентине.
«Я нашел способ передать на бумаге живую человеческую речь», — говорил он тогда.
Летом 1919 года Зощенко поступает в Студию, организованную при издательстве «Всемирная литература», которым руководил А. М. Горький. Здесь были открыты отделения прозы, поэзии, критики и переводов. Помещалась Студия на Литейном проспекте, но с осени 1919 года ее перевели в только что открытый Дом искусств на Мойке, угол Невского.
И здесь, под руководством Корнея Ивановича Чуковского, который вел занятия в отделении критики, учится Михаил Зощенко.
Сначала — критические статьи.
Задуман был обширный цикл: обзор литературы 1910–1920 годов, книга — «На переломе».
В нее входили (по сохранившейся записи Зощенко) следующие разделы:
1. Реставрация дворянской литературы.
1. Лаппо-Данилевская.
2. С. Фонвизин.
2. Кризис индивидуализма.
1. Зайцев и Гиппиус. Поэзия безволья.
2. Неживые люди (Инбер, Северянин, Вертинский).
3. Трагический рыцарь (Блок).
3. На переломе.
1. Ал. Блок (поэма «12»).
2. Поэт безвременья (Маяковский).
4. Ложнопролетарская литература.
1. Поэзия борьбы и разрушения.
2. Имитация Уитмена.
5. Литературные фармацевты.
1. Брик.
2. Шкловский.
3. Эйхенбаум.
4. Чуковский («Некрасов»).
6. Нигилисты и порнографы.
1. Арцыбашев («Санин»).
2. Вербицкая («Если ты целуешься»).
3. Каменский.
От первой части остались лишь наброски, относящиеся к романам Лаппо-Данилевской — «Русский барин», «Долг жизни», «В тумане жизни».
Разбор романа другого автора, тоже «дамы-писательницы», Софьи Фонвизин, — «В смутные дни» — не начат.
Зощенко развенчивает и осмеивает эту «реставрацию дворянской литературы», сближает ее с «бульварной литературой».
«Местами роман прямо-таки переходит в бульварный, в авантюрный роман. И весь этот трафарет и слова бульварности — налицо.
Писатель, который хоть немного любит и знает жизнь слов, не рискнет говорить так шаблонно и по старинке».
Он издевается над моралью светского общества, где, в сущности, несмотря на то что все герои «влюблены» друг в друга, нет настоящей любви, есть лишь «страсть звериная, а не любовь. Любовь уничтожается совершенно».
Как говорят сами герои, есть лишь «грехопадение», «любви нет, есть один веселый, беспечный разврат», «связь», хотя некоторые влюбленные героини и «умирают от любви» в буквальном смысле слова.
В этом светском обществе, пишет Зощенко,
«все чисто внешнее. Духовной жизни нет. Запросов нет. Мир понятен. Живут, имеют связи, утешаются, избегают скандалов…»
Особо отмечает Зощенко «великосветскую боязнь скандалов».
«Тут нет философии, нет „человека“».
«Убогая жизнь с ханжеской моралью, с копеечной философией».
И «идеализация» героев-дворян.
А по форме, по стилю — «шаблон», «трафарет», «дешевка», «слова-бульварности», «вкус к вещам», — с возмущением пишет Зощенко и приводит вопиющие примеры безвкусицы и пошлости.
И так ясно чувствуется: если б не революция, если б с этой насквозь лживой, ханжеской средой не было навсегда покончено, я думаю, что все «стрелы» зощенковской сатиры, его уничтожающий смех были бы направлены против этой среды, против ее убогой, мещанской, несмотря на всю «великосветскость», морали, против ее растленных нравов. Трудно сказать, пошел бы писатель дальше этого.
«Поэзия безводья»… В коротком предисловии к главе автор пишет:
«Это не отдельная статья о Борисе Зайцеве, это отрывок из книги, которую я задумал давно. Моя книга о том переломе в русской литературе, который мы уже видим. Моя книга о тех писателях, которые были так характерны в болезненном прошлом.
Я начинаю с неудавшейся реставрации дворянской литературы и кончаю «Красным евангелием» Князева».
Далее идет несколько изменений по сравнению с первым вариантом плана книги:
1. Реставрация дворянской литературы.
а) Лаппо-Данилевская.
б) С. Фонвизин.
2. Кризис индивидуализма.
а) Арцыбашев.
б) Поэзия безволья (Зайцев, Гиппиус).
в) Неживые люди (Инбер, Северянин, Лидия Лесная, Кремер, Вертинский).
3. Побежденный индивидуализм.
а) Поэт безвременья (Маяковский).
б) Александр Блок («12»).
4. Ложнопролетарская поэзия.
а) Поэты борьбы и разрушения.
б) Имитация Уитмена.
Как же смотрит на эту «предреволюционную литературу» молодой критик?
Он пишет:
«Как же странно и как болезненно преломилась в сердце русского писателя идея, созданная индивидуализмом, — о свободном и сильном человеке!
С одной стороны — арцыбашевский Санин, в котором «сильный человек», которому все позволено, грядущий человек-бог, обратился в совершеннейшего подлеца и эгоиста. А радость его жизни — в искании утех и наслаждений. И бог любви — в культе тела».
«…Лишь один сильный человек во всей литературе — арцыбашевский Санин».
«Но Санин — это меньшинство, это лишь одна крайность индивидуализма, другая страшнее, другая — пустота, смертная тоска и смерть».
