Кэролли Эриксон - Екатерина Великая
— Ну вот, — заметил он. — Эта принцесса Августа куда хуже воспитана, чем наша; она нисколечко не красива, и все же ей суждено стать английской королевой. Кто знает, кем станет наша принцесса!
Германские принцессы пользовались спросом в других государствах. Казалось, что им несть числа. Конечно, за ними не давали большого приданого, но зато их отцы в силу своей незначительности не предъявляли особых претензий к женихам. Многие правящие дома Европы посылали своих гонцов на смотрины немецких принцесс, с которых писались и увозились портреты.
Иоганна принялась размышлять — сначала, правда, без особого задора, — что и София может стать предметом торга на этом рынке невест, пусть даже и за невысокую цену, но и не совсем задаром. Между тем девочка подрастала, и ее некрасивые черты потихоньку сглаживались. Вдобавок она производила все более внушительное впечатление своей способностью впитывать в себя и обсуждать новые идеи. Многие восхищались ее оригинальными мыслями и делали комплименты матери, называя Софи яркой натурой. Иоганна по-прежнему скептически смотрела на будущее дочери, но все же поспособствовала тому, чтобы она обзавелась нужными друзьями и почаще мелькала в кругу лиц, близких к прусской королевской фамилии — так, на всякий случай.
Иоганна любила Берлин и чувствовала себя на седьмом небе, когда приезжала туда пожить. В те времена это был небольшой живописный город с широкими улицами, с многочисленными красивыми зданиями, притом многие из них были построены по личному распоряжению короля, у которого был конек: сносить невзрачные и хилые строения и возводить на их месте новые, крепкие — за счет казны. Берлин был наводнен солдатами и офицерами. Там на постое в частных домах расквартировывалось около двадцати тысяч бравых служак, что составляло четвертую или пятую часть всего населения столицы. В перерывах между кампаниями, особенно зимой, военным нечего было делать, и они убивали время на балах, маскарадах и прочих увеселительных собраниях.
Иоганна, хорошенькая и не стесненная опекой мужа, была украшением этих вечеров. Все остальное время, свободное от развлечений, Иоганна посвящала своим материнским обязанностям. Главным предметом ее забот и тревог, как всегда, было слабое здоровье старшего сына, Вильгельма. Его высохшая нога жалко болталась, и он не мог передвигаться без посторонней помощи. Если верить мемуарам Софии, то характер ее брата к тому времени стал раздражительным и даже несносным.
Иоганна не отходила от него ни на шаг, приглашая то одно, то другое медицинское светило, устраивая целые консилиумы. А тем временем пошатнулось здоровье и младшего сына, Фридриха, на которого Иоганна начала возлагать все больше надежд, разочаровываясь в Вильгельме.
Безупречное здоровье Софии было своего рода вызовом для ее хилых братьев. Она была рослой не по возрасту и сильной. Ей доставляло особое удовольствие быстро сбежать по ступенькам крутой лестницы, а затем так же быстро подняться по ней. Вечерами ее рано укладывали спать. Бодрая и полная энергии, она притворялась спящей, а когда ее оставляли одну, сооружала себе коня из подушек и, взобравшись на него, гарцевала до изнеможения.
Всерьез занявшись лечением Вильгельма, Иоганна перестала навещать родственников, как со своей стороны, так и со стороны мужа. Ее тетя Мария-Елизавета была настоятельницей протестантского монастыря в Кведлинбурге, где старшая сестра Иоганны Ядвига также занимала высокую должность. Обе женщины, тетя и племянница, часто ссорились, и дошло до того, что они не хотели видеть друг друга. Иногда они умудрялись годами не встречаться, хотя жили, по сути дела, под одной крышей и ходили по одним и тем же дорожкам. Иоганна очень старалась помирить их. Порой это ей удавалось, но дни примирения были краткими — очевидно, вражда, связывавшая Марию-Елизавету и Ядвигу, оставалась единственным ярким пятном в их серой будничной жизни, наполняя ее хоть каким-то смыслом, и они не собирались отказаться от нее.
Коротенькая и толстая до безобразия Ядвига очень любила животных. В тесной келье она держала шестнадцать мопсов. У многих из них родились щенки, и все собаки спали, ели и справляли свои естественные надобности прямо там, в одной комнатушке. Ядвига держала молодую служанку, единственной обязанностью которой было убирать за животными. Девушка трудилась с рассвета до заката, но, несмотря на все ее усилия, в келье воняло, как в собачьей конуре. Однако этого Ядвиге было мало, и она еще обзавелась стаей попугаев, которые перелетали с жердочки на жердочку и доводили своими криками и болтовней посетителей до безумия. Когда Ядвига отправлялась куда-нибудь в своей карете, ее непременно сопровождали по меньшей мере с полдюжины собак и один попугай. Она брала с собой собак даже в церковь.
У Софии была еще одна тетушка — старая дева, сестра ее отца София-Кристина, которая тоже любила животных, но вела несколько более уравновешенную жизнь. Когда малышка Софи познакомилась с ней, той было уже за пятьдесят. Она была высокая и худая, чрезмерно гордящаяся своей стройной фигурой, может быть потому, что ей больше нечем было гордиться. Лицо у нее было обезображено. Она рассказывала своей племяннице, что в детстве с ней произошел несчастный случай. Она была очень красива, но однажды загорелся капюшон у нее на голове, и часть лица на всю жизнь оказалась изуродованной ожогами… Пришлось навсегда расстаться с надеждами выйти замуж.
Тетушка София-Кристина была доброй и сострадательной по натуре.
Она подбирала больных и покалеченных птиц и ухаживала за ними до полного их выздоровления. В своих воспоминаниях Софи подробно перечисляла пернатое хозяйство тетушки: одноногий дрозд, цыпленок, которому петух продолбал голову, частично парализованный соловей, безногий попугай, лежавший на брюшке, и множество других созданий, свободно гулявших по комнате. Отзывчивость Софии-Кристины на беды братьев меньших произвела на ее племянницу не такое сильное впечатление, как ее гнев.
Тетушка не на шутку рассердилась, обнаружив, что половина птиц улетела в окно, которое девочка по забывчивости оставила открытым. У Софии складывалось впечатление, что все старые девы становились жертвами своих чудачеств. Не имея мужа, которому они обязаны были повиноваться, детей, о которых нужно было беспокоиться, или родственников со стороны мужа, перед которыми нужно было заискивать, они отдавали все нерастраченное тепло своих душ животным, а если этого тепла не было, то находили удовлетворение в мелких ссорах.
Еще одной их характерной чертой были предрассудки. У Иоганны была служанка, фрейлейн Кайн, женщина уже в зрелых годах, которая верила в привидения и утверждала, что они часто ей являются. («Я родилась в воскресенье, — рассказывала она Софии, — и поэтому у меня есть второе зрение».) Однажды (тогда Софии было одиннадцать лет) ей пришлось по дороге в Брауншвейг заночевать в одной комнате с фрейлейн Кайн. Там стояли две кровати. София легла на одну из них и заснула, однако среди ночи проснулась, почувствовав, что к ней кто-то присоединился. Открыв глаза, она увидела при тусклом свете свечи фрейлейн Кайн и вслух выразила свое удивление.
