Мне - 85 (СИ) - Никитин Юрий Александрович
Серафим Саровский. На протяжении ряда лет жил в лесу и питался только снытью, это такая трава, ею заменяют капусту в борщах, маринуют и все такое, а также лечат ею подагру, а еще он ровно тысячу суток пробыл в столпничестве на каменном валуне, общаясь с Богом.
В те ранние годы я захлеб читал и перечитывал «Искушения святого Антония», величайшая книга Флобера, которую он писал всю жизнь, рекомендую.
Столпников были сотни, если не тысячи, последним из великих был Никита Столпник Переяславский, хотя не на столбе стоял, а вырыл глубокий колодец и находился на дне, чтобы видеть только небо. А еще прорыл подземный ход в ближайший монастырь, куда ночью ходил тайком молиться.
Вообще аскетизм и подвижничество были популярны в мире и в России вплоть до революции, когда пришло новое понятие подвига, уже не духовного, а в чисто физическом плане, более понятного народу. Для простого и очень простого народа в «Двенадцати стульях» высмеивается аскет, что ушел от мирской суеты и соблазнов, пролежал сколько-то лет в гробу, а там его замучили клопы.
Хрущевская оттепель пришла, когда я работал слесарем на заводе ХЭЛЗ, железный занавес чуточку приподнялся, первыми к нам под ним протиснулись индийские фильмы с Радж Капуром и йога. Увлекшись последней, я мечтал уйти в лес и предаться великой аскезе, чтобы никто не мешал и не уговаривал выпить и по девкам. В городе аскеза немыслима, потому завербовался на Крайний Север, а позже, проработав полтора года на лесоповале, перебрался в 29-ю геолого-разведывательную партию в отрогах Сихоте-Алиня на Дальнем Востоке.
Это не аскеза, хотя от мира и мирской жизни отрывало на полгода с 1-го мая до 7-го ноября, из тайги выходим только на зиму, по пояс в снегу не походишь, многие соблазны отрезало по дефолту, в Уссурийской тайге мог самосовершенствоваться почти без помех.
Когда наконец вернулся через несколько лет в город, сообщил старым друганам, что не курю, не пью, занимаюсь своим телом и духом, пошли все на хрен, звери умытые.
И все так же по-прежнему остаюсь аскетом, что удален от писательских посиделок, конф, и всяческих съездов. В ответ полный игнор, дескать, такого писателя вообще не существует, мы вообще такую фамилию и не слышали.
Меня вполне устраивает, ненавижу эти дурацкие пьянки, где эти существа сбиваются в стадо, полагая, что так становятся стаей. Читатели у меня есть, это главное, а от любых литературных премий отказался с момента «гласности и перестройки».
Никогда-никогда не старался поддерживать дружеские связи с редакторами. Напротив, старался их избегать. Любая дружба обязывает!.. Друг и даже просто приятель допустит поблажку другу, а это значит, может пропустить в печать слабое произведение, если оно, конечно, не совсем провальное, закроет глаза на некоторые огрехи.
Такого отношения не хочу и никогда не хотел. Редактор может закрыть глаза, но читатель не закроет. Слабая книга может остановить продажу следующих.
Не посещаю тусовок, различных конов. Там большинство с той же целью завязывания связей и укрепления внелитературных позиций, к тому же пить давно бросил, а непьющий в пьющей компании – это же классовый враг и шпиен.
В то же время я человек дружелюбный, у меня много друзей, а из писателей только Гомер, Шекспир, Кант, Толстой, Чехов и вообще все топовые авторы и философы всех времен и народов, не говоря же о всех известных фантастах мира.
Не думаю, что прогадал с обществом.
На ВЛК я был единственным без высшего образования, черной костью, из пролетариев, что резко ставило меня по другую сторону высокого забора, отделяющего высокодуховную и утонченную интеллигенцию от грубого и невежественного народа, которого люди с дипломом брезгливо сторонились.
Не обязательно быть подонком, чтобы заподозрить, что раз уж я единственный из писателей, что пришел в литературу прямо от станка, вообще из литейного цеха! – то это проект партийных кругов, тем гадам нужен свой человек в литературной среде.
И потому сразу враждебное отношение еще в харьковской писательской организации, к тому же я по наивности не скрывал, а бравировал, что меня исключили из восьмого класса за драки, а школу закончил заочную сразу три класса за год, потому что молоденькие учительницы были моложе меня, рослого красавца, геолога, представителя самой романтической профессии в те времена, о которой слагались песни.
Я создал при Харьковской писательской организации КЛФ, в котором проводил постоянно конкурсы на лучший фантастический рассказ. По моим условиям все подавали свои произведения под девизом, теперь бы сказали «под ником», выбирали лучшие сообща, потом называли победителей, и только потом раскрывались фамилии победителей.
Такое было неслыханно, мог победить и «враг», но и это объяснили тем, что я от партийной верхушки, потому мне такое позволено.
Черные списки! Ну, об этом периоде рассказал во «Мне 65».
С этим пришел и на ВЛК в Литинститут, но т.к., и там я единственный, кто от сохи, т.е., от станка, все остальные с одним, а то и двумя высшими, то понятно, слава тупого работяги примчалась раньше меня и радостно заорала: люди, вот он, плюйте на него!
Помню, как не поверили, что у меня уже огромная библиотека фантастики на английском, принесли книжку на английском, целой толпой стояли вокруг, ожидая как вот щас опозорюсь, но я быстренько прочел сразу на русском указанный ими абзац, на что вожак той группы, милый и предельно интеллигентный Володя Арро, в будущем глава Ленинградской организации писателей, только покрутил головой и тихо сказал: «Удивительно».
Борис Стругацкий сказал тогда очень юному Андрюше Балабухе, что в Литинститут прибыли молодые писатели на двухгодичные усиленные курсы, нужно пригласить в ресторан ЦДЛ на встречу с ним тех, кто пишет фантастику. Но писал я только один, бедный Балабуха ломал голову и пригласил просто «приличных», а меня как бы забыл, я напомнил и напросился сам, все еще не зная о том, что на мне ужасно черная, распугивающая интеллигенцию, метка.
Прижатый к стене Балабуха уступил, меня знает хорошо, по моему приглашению приезжал ко мне в Харьков и недельку гостил у меня, так что в зале ЦДЛ за столом со Стругацким я оказался единственным из фантастов, да и то как бы «враг небес и зло природы».
В разговоре я сообщил Стругацкому, что первым в СССР опубликовал в курируемом мною отделе фантастики в харьковской газете сообщение о том, что Стругацкие заканчивают повесть «Гадкие лебеди», ждем с нетерпением, на что Стругацкий посмотрел на меня пристально, пробормотал нечто нейтральное и сразу перевел взгляд на другого.
Хотя это м.б., из-за того, что я тогда активно поддерживал Альтова в их яростной полемике друг с другом, хотя в прессе Стругацкие отрицали какие-либо существенные разногласия между гигантами.
Т.к., от украинского национализма я отошел, меня сразу же вовлекли националисты русские, хотя я прибыл от Украинской ССР, от РСФСР была самая большая группа, но настолько все серые, пугливые, как домовые мыши, что, как говорится, ни рыба, ни мясо, и в раки не годятся. На ВЛК попали благодаря связям и умением лизнуть нужного человека в нужное место, потому после учебы на ВЛК нигде ничем себя не проявили, половина спилась и склеила ласты еще при советской власти.
Из остальных если кто и жив, то не найдете о них упоминания ни в Википедии, ни даже в ВКонтакте.
С русскими националистами пробыл очень недолго, сразу отвратило, что занимаются только склоками внутри движения и поисками «неправильных», у каждого свое понимание «как обустроить Русь», и вообще что такое русские, их истолкование самое верное, а все остальные дураки набитые.
