Коллектив авторов - Про Сашку Васильева
И вот, когда на моей тарелке появился холодец, Елизавета Ильинична прошептала громко: «Подожди, Юлинька, не ешь!» – и убежала на кухню. Возвратилась с бутылкой…водки и обильно полила ею мой холодец. Воцарилось полное недоумение и гробовое молчание всех присутствующих. Потом выяснилось, что Шушкина бабушка перепутала стоявшие рядом на столе в кухне бутылки с водкой и уксусом. Она знала, что мальчик любит острое, и захотела сделать ему приятное. Я попробовал… С тех пор недолюбливаю холодец.
Ну так вот, кончился Магарани, начался покер. Собственно, покер начался раньше, когда я пошёл в школу и приобщил к этому пороку Колябуса и ещё двоих дружков из класса. Мы умудрялись играть даже в школе, но чаще всего играли у меня в моём 6-метровом царстве, а изредка у Шушки, поскольку не хотели мешать очередным мужьям Елены Ивановны заниматься творческой деятельностью. Играли мы, естественно, на деньги, но, поскольку никто не располагал наличными, мы пользовались настоящими жетонами из слоновой кости, подаренными мне мамой, а потом выписывали векселя. Никто особенно не выигрывал и не проигрывал, векселя переходили из рук в руки, но, в общем, все мы оставались «при своих». Был в моем классе пай-мальчик и отличник Димочка, который тоже захотел с нами «поиграть». И тут началось: он проигрывал постоянно, выписывая векселя на всё более крупные суммы. Должен признаться, что мы страшно мошенничали, подкладывая в колоду пятого туза, дополнительных джокеров и прочее. Бедный Димочка или этого не замечал, или боялся обвинить нас в жульничестве и, естественно, выпасть из игры. Он любой ценой хотел быть членом нашей компашки. В конце концов, когда Димочкин долг превысил несколько миллионов, он испугался и во всём признался родителям. Те пришли в ужас, вознегодовали и вызвали к себе домой родителей картёжников-мошенников. Пришла Елена Ивановна, мой отчим Жанно и мама Колябуса (может, был ещё кто-то, не помню). Димочкины родители волновались, кричали, грозили, что нас выгонят из школы и т. д. И тогда слово взял Жанно, как всегда элегантный, в замшевом пиджаке и с тросточкой, он встал и с еле уловимым польским акцентом сказал: «Друзья мои, если бы Дима проиграл 100 или 500 рублей, эта история была бы отвратительной и опасной, но поскольку он проиграл несколько миллионов, то всё это – ерунда и беспокоиться незачем». На этом всё и закончилось.
А какое-то время спустя я записался в секцию бокса московского «Спартака». Моим тренером был ныне покойный известный в те годы боксёр А. Джапаридзе. Я был левшой и делал такие успехи, что тренер меня заметил и говорил, что я «сделаю карьеру». Как-то я предложил отличнику Димочке записаться в мою секцию. Тот, не захотев показаться трусишкой, согласился. И потом я целый год колотил Димочку на тренировках (это была месть за покер и неуплаченные карточные долги), чего он в конце концов не выдержал и распрощался с боксом. Кстати, в то же время и Шушка решил заняться этим видом спорта, но поскольку бить человека по физиономии Шушка с детства не любил и вообще был парнем тихим, то прозанимался он боксом всего какой-то месяц и бросил.
О моей маме после «Золушки» власти кино просто забыли. Какое-то время она работала в Театре-студии киноактера, но, не быв никогда театральной актрисой, не нашла там для себя места, сыграв всего в нескольких пьесах. Занялась дубляжом. Цирковая точность и молниеносная реакция очень пригодились ей – она всегда попадала «в синхрон». Озвучивала она многих иностранных актрис. Существует легенда, что она озвучивала все роли Джульетты Мазины (из-за их внешнего сходства), но недавно я узнал от своей сестры Янины Второй, что это неправда. По неизвестным для нас причинам мама наотрез отказалась озвучивать Мазину и слово сдержала. А в 1957 г., когда я закончил среднюю школу, моя мама и отчим, поляки по происхождению, решили покинуть СССР. Как раз в это время происходила репатриация поляков из СССР в Польшу, и родители этим воспользовались. Какое-то время они боялись мне в этом признаться, опасаясь моей реакции, но, узнав об этом, я был счастлив. Во ВГИК, куда я мечтал поступить, мне было не попасть по всяким политическим причинам (меня собирались даже исключать из комсомола за «низкопоклонство перед Западом», однако всё окончилось строгим выговором с занесением в личное дело), в армии мне служить как-то не хотелось – вот почему я радостно успокоил родителей, что с удовольствием уеду в Варшаву.
Поступил я на операторский ф-т Лодзинской киношколы, в то время одной из известнейших в мире. Учился вместе с Полянским, Занусси, Кесьлевским (на нашем курсе был и Адам Холлендер, получивший «Оскара» за операторскую работу в фильме «Полуночный ковбой» с Джоном Фойтом и Дастином Хоффманом) и многими другими польскими режиссерами и операторами. Окончив институт, проработал 5 лет в Польской кинохронике, сняв несколько сот сюжетов и несколько документальных фильмов, а также был одним из 6 польских операторов, снимавших полнометражный документальный фильм совместного польско-советского производства о Сибири, под названием «273 дня ниже нуля». Затем работал два десятка лет на студии научно-популярных фильмов, сняв за это время более 300 короткометражек, потом, вплоть до ухода на пенсию, на Центральном польском телевидении был режиссёром по свету.
В течение более чем 50 лет жизни в Польше я старался как можно чаще навещать Москву. Здесь осталась моя старшая сестра Янина Вторая, её – дочь Янина Третья – и внучка – Янина Четвёртая, ну, и, конечно, мои школьные друзья, с которыми я поддерживаю регулярную связь. До последних лет своей жизни моя мама тоже приезжала в Москву, куда её приглашали на дубляжи. И в завещании мама просила, чтобы я похоронил её в Москве, что я и сделал при огромной помощи Союза кинематографистов СССР. Похоронил я маму на Востряковском кладбище и с 1987 г. стараюсь навещать Москву регулярно, по крайней мере раз в 2 года. Но, приезжая, я всё реже встречался с Шуткой: то он был занят, то отсутствовал, то… пьян или под воздействием наркотиков… В последующие годы мы виделись всего раза 3 – 4. В один из приездов я позвонил Миледи (с которой у меня до сих пор чудесные и чуть ли не родственные отношения) и предложил ей навестить нашего Шушку. Когда мы вошли в его комнату на Спасоглинищевском, он принял нас, возлежа на диване, в шёлковом халате, с бородой и огромным крестом на груди. Посматривал на меня свысока (хоть он лежал, а я стоял), даже не предложил кофе, сказал, что ждёт клиента и очень занят. И мы с Люсенькой быстро смылись. На следующий год Шушка вдруг позвонил мне в Варшаву и предложил… устроить в Париже и в Варшаве выставку имеющихся у него картин. И я понял, что с Шушкой происходит что-то странное. А может, он был просто пьян?..
В 1991 г., когда я в очередной раз приехал в Москву, мы с Колябусом поехали к Шушке на Мосфильмовскую. «Моя внучка», – представил он нам свою молоденькую жену. Мы, естественно, выпили, и Шушка очень быстро захмелел. Глаза его стали безумно-жуткими, он бросился на нас с кулаками, и нам пришлось поспешно ретироваться. А вообще-то мы с Шушкой за всю жизнь не поссорились ни разу!
Последняя наша встреча произошла в 92-м, за несколько месяцев до его смерти, и была какой-то очень печальной…
Когда я приезжаю в Москву, мы с Колябусом, Михасем или Миледи обязательно идём навестить Шушку на Ваганьковское кладбище. Выпиваем там немного, и я делаю очередной снимок «на память» (с фотоаппаратом я не расстаюсь с детства и все эти годы стараюсь вести фотохронику нашей детской дружбы).
14 – 31 июля 2011,
Москва – Варшава
Николай Поболь
Географ, литератор, архивист.
Живёт в Москве
Непонятно, откуда он взялся, этот Сашка Васильев.
Сейчас говорят о семье – это всё фантазии, потому что отец Сашки – знаменитый кинорежиссёр, снявший «Чапаева», Георгий Васильев – умер, когда сыну было 7 лет, и переехавшая в Москву семья существовала совершенно обычной по тем временам, трудной, полунищей жизнью. Да и не было в нашем детстве библиотек. Вспоминают о какой-то якобы имевшейся в ленинградской квартире Васильевых богатейшей библиотеке, но она, если и была, осталась в Ленинграде. Это тоже вымысел. Что же до реальности, то она была такова, что до смерти Сталина – о чём сегодня почему-то никто не помнит – хорошие книги в нашей стране практически не издавались. Это уже всё началось потом, после 1955, стали издавать собрания Блока, Маяковского, Есенина, Достоевского. А ведь были 20-е, с чудовищными зимами, голодными-холодными, и война – так что если у кого-то и были чудом уцелевшие с дореволюционных времён библиотеки, то не у нас. В нашем доме, например, после возвращения из эвакуации остались только два тома «Всемирной иллюстрации» за 1875 год, которые, я думаю, просто в печку не влезали. Впрочем, были издававшиеся в сороковые годы увесистые однотомники русской классики – Пушкин, Гоголь, Чехов, Лермонтов, Щедрин. Что касается Достоевского, то у меня есть набор открыток – 28 великих русских писателей, – выпущенный в 1955 году, так вот Серафимович, Фурманов, Н. Островский там есть, а Достоевский и Лесков, я уж не говорю о Бунине, не удостоились. Так что любовь к авторам определялась их наличием. Сашка очень любил Есенина – и, между прочим, по совершенно объяснимой причине: стихотворения Есенина, изданные, естественно, в двадцатые годы, имелись у Сашкиного отчима, драматурга Евгения Рысса. А моим любимым поэтом – по тем же обстоятельствам – был Александр Блок, потому что у нас было его дореволюционное издание. В общем, мы читали и, соответственно, любили те немногие книги, которые были у каждого из нас: Стивенсона, Конан Дойля, Джека Лондона… Но библиотек у нас не было. Тем не менее, книги как-то доставались, читали мы тогда много и без всякого разбора. Я жил в Уланском переулке, в большой квартире, некогда принадлежавшей моему прадеду – ювелиру (после революции сделавшемуся часовщиком) и от которой у нас после уплотнений осталась одна проходная комната, и ходил в находившуюся напротив дома 281-ю школу. Сашка учился в другом месте. Но в классе я дружил с Юликом Жеймо, самым близким Сашке Васильеву человеком ещё со времён их общего детства в Ленинграде, – вот он-то нас и познакомил в начале 50-х. В Ленинграде семьи Юлика и Сашки жили напротив киностудии Ленфильм, на Малой Посадской – которая одно время даже называлась улицей «Братьев Васильевых», между прочим. Компания наша тогда состояла из одноклассников Сашки – Юры Оникина, по прозвищу Онька, и Лёвы Михалевского – и наших с Юликом школьных друзей. Был у меня очень близкий друг Юра Савельев. Но у них с Сашкой не сложились отношения. Я тогда никак не мог понять почему – теперь думаю, что Сашка не очень был расположён к благополучным людям. Юра был прекрасный, талантливый человек, но у него всё было в порядке – и в семье, и везде… А дом Васильевых – это дом людей неблагополучных. Дом, где многие, выражаясь по-старинному, «несчастные находили утешение». Я ещё расскажу об этом подробнее.
