Жан Жюль-Верн - Жюль Верн
Однако события развертываются очень быстро. Седанская капитуляция 2 сентября, о которой стало известно 4-го, привела к падению Империи. Жюль Верн все еще в Нанте, откуда он пишет Этцелю:
«Что же теперь будет с Вами?… Нашествие продолжается. Пруссаки идут на Париж. Что предпримет Республика? Здесь, как и везде, к новому правительству относятся с большим одобрением. Но один вопрос является важнейшим: есть ли у нас оружие? Все дело в этом, и, к сожалению, кажется, что оружия совершенно нет».
С трудом удается ему вернуться в Кротуа: через Париж ехать нельзя, приходится его объезжать. Дойдет ли до Этцеля письмо, отправленное 21 сентября? Сомнительно, так как дорога на Мане будет вот-вот перерезана. Жюль Верн хочет, чтобы Этцель-сын знал, что у него нет более искреннего, верного, преданного друга и, «что бы ни случилось, ничто их не разлучит. Однако нынешнее ужасное положение слишком напряженно, чтобы все это могло долго продолжаться. Если Париж окажет сопротивление, пруссаки сами вынуждены будут просить мира, так как зима обернется против них. К тому же они не могут обстреливать Париж, не взяв хотя бы одного форта, а говорят, что форты эти неприступны. Нет! Если не будет измены изнутри, они не возьмут Парижа. Провинция готова защищаться изо всех сил. Но нам необходимо оружие, оружие! А здесь его совершенно нет. В Нанте на каждую роту в 400 человек имеется только пятнадцать ударных ружей. Всюду организуется национальная гвардия. Но, повторяю, оружия всюду не хватает».
Жюль Верн опасается также, что прервано будет сообщение с Амьеном. Он лично состоит в Национальной гвардии Кротуа. Онорина с детьми в Амьене с сентября 1870 года: там, в большом городе, они меньше подвергаются опасности. «Пруссаки усвоили весьма отвратительную привычку жечь и грабить деревни, и лучше, чтобы женщины были подальше», — пишет он отцу.
Все же ему удается повидаться с Онориной в оккупированном городе и провести три дня среди пруссаков.
«В нашем доме их четверо, — пишет он отцу, — домом они очень довольны, чему легко поверить! У себя они так не питаются. Им дают много риса, чтобы их крепило, так удобнее. Это тихие, кроткие парни из 65-го линейного полка. Впрочем, Онорина, весьма смыслящая в подобных делах, все отлично организовала. Я возвратился в Кротуа, это мое законное местопребывание, и я должен постоянно находиться там… Париж — герой, но выстоит ли он до наступления голода?… Мы очень мало знаем о Париже и о Луарской армии, которая, несомненно, отступила очень далеко. Есть ли у Вас лично какая-нибудь надежда?»
Ему удалось 3 января 1871 года отправить Этцелю письмо, однако — открытое. В нем он признается, что от оккупации они не слишком страдали.
Правительство национальной обороны издало декрет о массовой мобилизации всех мужчин от двадцати до сорока лет. Если это распространится и на мужчин до сорока пяти, Жюлю тоже надо будет идти, и он уже заранее приобрел шасно[81]. «Но, — добавляет он, — законен ли этот декрет и в какой мере ему будут подчиняться? Если Учредительное собрание одобрит эти декреты, тогда спорить не о чем. Поэтому, на мой взгляд, сделали большую ошибку: надо было с самого начала собрать где-нибудь Учредительное собрание».
Мысль эта была правильной, ибо Бисмарк желал договариваться только с законным правительством, и отчасти поэтому закончилась неудачей встреча, которую имели с ним Жюль Фавр[82] и Ферриер 15 сентября 1870 года. Далее в письме он пишет:
«Теперь я верю, что скоро будет заключен мир, и мне кажется, что все в этом заинтересованы.
Сейчас, в момент, когда я пишу, перемирие, наверно, уже подписано. Я твердо в это верю, и если мы отделаемся только двумя миллиардами контрибуции и разоружением крепостей в Эльзасе и Лотарингии, то это будет не так уж плохо…»
Обмен ратифицированными грамотами мирного договора состоялся 21 мая 1871 года, в день, когда Версальская армия вступила в Париж. Жизнь в столице медленно и с трудом входила в свое русло. Жюль Верн возвратился туда в первый раз в июне вместе с братом и сообщил об этом Этцелю: он посетил «эти жалкие развалины… Вашей улице Жакоб, кажется, повезло, она отделалась несколькими царапинами. Но там же по соседству улица Лилль, какой разгром! Это просто ужасно!»
Он беспокоится о будущем, начинает блуждать около Биржи, не зная, сможет ли «заняться литературным трудом в такие времена».
15 февраля 1871 года Жюль Верн написал «своему дражайшему Этцелю», извещая его о своей деятельности:
«Да, я основательно поработал. Да, у меня на это хватило сил. К тому же я жил здесь один. Приеду к Вам с двумя законченными томами. Но я не продолжал Робинзона, о нем нам с Вамп надо будет еще поговорить. Вы знаете, что я держусь за свои мысли с упрямством бретонца. Да, Париж оказался Робинзоном в грандиозном масштабе. Но это дело третьего тома, а не первого. Когда задуманы три тома, приходится экономно расходовать эффектные ситуации и задумываться над кульминацией, — иначе погибнешь.
Итак, я привезу Вам том, полный ужасающего реализма. Заглавие — «Крушение „Ченслера”». Думаю, что и на плоту «Медузы» не творилось таких ужасов[83]. А главное, надеюсь, что все это будет выглядеть правдиво, если я не самообольщаюсь.
Вторая книга пока не имеет заглавия, разве что «Приключение полудюжины ученых в Южной Африке». Речь идет о некоей ученой комиссии из англичан и русских, направляющихся туда измерять дугу меридиана. Это научно, да не слишком… Вдохновили меня на это дело труды Араго[84].
Наконец, приступаю сейчас к новой вещи — «В стране мехов». Мне кажется, что мы в провинции были лучше осведомлены о положении в Париже, чем Вы до последнего времени о провинции. Парижу не помогли, да и не могли бы помочь отдельные воинские части (какой я стратег!). Париж неизбежно должен был пасть. Вы не знаете провинции, особенно провинции, захваченной неприятелем. Итак, что же произошло? После Седана у нас могла бы быть только откровенно республиканская палата. А теперь, несмотря на все наши усилия, она будет таковой лишь наполовину».
Здесь можно явственно увидеть, о чем пеклись оба друга: о республиканской форме правления. Провозглашение Коммуны их возмутило не столько из-за доктрин, которые она пыталась проводить в жизнь, сколько из-за того, что она подвергла опасности Республику.
Окружение Этцеля, каким бы сторонником порядка он ни был, оставалось в общем достаточно эклектичным. Издатель никогда не опасался принимать авторов из революционной среды. Он поддерживал Прудона. Если он и не сочувствовал Коммуне, то, во всяком случае, много сделал для таких коммунаров, как Груссе и Реклю. Жюль Верн, как известно, подружился с Груссе и восхищался Реклю.
