Катрин Шанель - Последний берег
– Ты вернешься? – спрашивала она.
– Разумеется. Может быть, не скоро, но вернусь. Или приезжай ты. Покоришь Голливуд…
– Не поздновато? – усмехнулась она и поцеловала меня в висок. Как мало мне доставалось материнских поцелуев!
В аэропорту меня встречал Карл Бирнбаум… Я его едва узнала.
Я запомнила его щуплым, узкогрудым молодым мужчиной. Тогда, в Коннесрейте, я подумала, что у него чахотка, что он недаром вызвался участвовать в эксперименте над Терезой – рассчитывал, что та исцелит его. Не знаю, что в этой догадке было правдой. Теперь я видела перед собой пышущего здоровьем мужчину. Его волосы стали белоснежными, но в глазах сохранился молодой блеск, он выглядел подтянутым и бодрым. Его улыбка просто сверкала. Мне помнилось, что у него были плохие зубы. Видимо, я слишком пристально заглянула ему в рот, потому что Карл снова рассмеялся:
– Чудеса американской стоматологии! Как я рад вас видеть, Катрина, это просто удивительно. Как мне вас звать на американский лад? Мисс? Миссис?
– Это попытка узнать, не замужем ли я? Нет, я не замужем.
– Вот и хорошо, – заметил Бирнбаум.
– Отчего такое пренебрежение к замужним? Или вам кажется, как многим мужчинам, что брак действует дурно на умственные способности женщины?
– Ничего подобного. И не спрашивайте меня больше, иначе я застыжусь.
Мы как будто и не расставались, словно и не было всех этих лет, войны, боли, крови. Как будто только вчера мы гуляли в солнечной баварской рощице и говорили обо всем на свете!
– Знаете, я никогда не забывал вас, Катрина.
– Действительно? Ах, вы смеетесь над бедной доверчивой европейкой.
– Ничуть. Я чудовищно серьезен, и вам предстоит это узнать.
Он был серьезен во всем, что касалось работы.
– Что вы слышали о вашем земляке и коллеге по имени Жак-Йозеф де Ту?
– Он жил и работал в Париже и полагал, что при лечении душевной болезни возможно заменить ее симптомы симптомами, вызванными наркотиками.
– Для чего ему понадобилось подменять одни симптомы другими?
– Чтобы контролировать их. Ему казалось, он сможет это сделать. Он давал своим больным препараты Cánnabis. Ему удалось вызвать значительное улучшение у нескольких пациентов с депрессией. И те пациенты, что страдали маниями, тоже, казалось, успокаивались и расслаблялись под действием Cánnabis. Но это был временный эффект. Выздоровление не наступило, пациенты не могли вернуться к активной жизни. А у больных шизофренией Cánnabis вообще провоцировал обострение…
– Вы просто ходячая энциклопедия, моя дорогая Кэти – ничего, если я буду вас так называть?
– Отчего же. Это так современно и по-американски. Так что вы еще хотите знать об использовании наркотиков в лечении душевных болезней?
– Все, что знаете вы.
– Проверялось на эффективность применение амфетаминов пациентами, страдающими депрессией и нарколепсией. Я помню, как амфетамин рекламировали для похудения, его можно было купить без рецепта… Да, энергетический потенциал повышался. Но побочные эффекты были неприятными – сильное привыкание, при регулярном применении наблюдался противоположный эффект. Антигистаминные препараты, инсулиновый шок… Об этом я не говорю. Как и о лоботомии. Кстати, дорогой доктор, вы знали, что именно лоботомия послужила косвенным признаком для моего ареста гестапо?
Бирнбаум выдохнул.
– Вы расскажете мне об этом подробнее, Кэти?
– Непременно. Еще успею надоесть вам рассказами о моем героическом прошлом.
– Буду рад. А вы будете рады услышать, что часы этой бесчеловечной процедуры сочтены. Тик-так. Здесь, в Америке, синтезировали вещество хлорпромазин. Его используют во время хирургических операций в качестве обезболивающего. Один местный врач обратил внимание прежде всего на успокаивающий эффект хлорпромазина и предложил его использование в психиатрии. Нам с вами предстоит выяснить его действие на психических больных. У нас будет много работы. Знаете, в Америке ценятся люди, умеющие работать.
Я не сомневалась. Первые дни в Америке я часто вспоминала повесть английского фантаста Герберта Уэллса – про машину времени. Мне казалось, что я села в такую машину вместо самолета и попала, по крайней мере, на десять лет вперед. Эта страна была молода, и я сама стала в ней моложе. Все тут было новое, хромированное, блестящее. Все двигались быстрее, быстрее говорили и соображали.
Вдруг мне открылся смысл выражений «Новый» и «Старый» Свет. Я была из Старого Света, но хотела принадлежать к Новому, хотела вдохнуть этот воздух, хотела жить на этих скоростях. Мне осталось только пожалеть о том, что я не уехала в Америку раньше. Но я не жалела.
В Америке мне не нравилось только одно – расовая сегрегация. Во Франции темнокожие не были ущемлены в правах. А тут меня коробили таблички на дверях туалетов, над рядами сидений в автобусах и поездах: «Только для белых»…
Я сказала об этом Карлу, и он покровительственно похлопал меня по плечу:
– Вам есть за что бороться, бойцовая курочка! Напишите об этом своей матушке, пусть она убедится, что и у нас тут не все хорошо.
Но письма, которые присылала мать, только утверждали меня в правильности принятого решения. Она писала, что мир рассыпается вокруг нее как карточный домик, что люди, которых она знала и любила, умирают. Умер великий князь Дмитрий, ушел из жизни Жозе Мария Серт, умерла Вера Ломбарди.
«Не понимаю, с чего бы им всем умирать? Я говорила им, чтобы они были умеренны в еде и страстях, больше спали, больше гуляли. Они меня не слушались, и вот результат».
Кажется, мать была уверена в том, что ее друзья умирают просто ей назло. Но ведь не у каждого человека есть такой запас энергии!
«А я, знаешь, решила не умирать. Не позволю этому «новому взгляду» пережить себя. Ты заметила, в нем проявилось все, что мне так ненавистно было еще до той, первой войны? Опять корсеты, пружины, поддерживающие грудь, китовый ус, расширяющий юбку, осиные талии, крахмальные нижние юбки. Скажи, неужели в Америке носят такое? Как же они садятся в автомобиль? Совершают прогулки? Знаешь, недавно в одном отеле я чуть не уселась на колени к такой моднице – сидя, она точь-в-точь напоминала кресло, а я была без очков. Если ты все-таки выйдешь замуж за этого еврея, то сшей себе приличное подвенечное платье. Я оплачу его. Шей только у Баленсиаги – он единственный человек, который понимает, что нужно живой женщине, а не фарфоровой кукле. Мне не нравятся его костюмы с прямым свободным жакетом, туникой или рыбацкой курткой, но его вечерние платья прелестны – струящиеся ткани, пояса из кожи или деревянных трубочек, атласные банты лавиной… Из нас всех Баленсиага – единственный подлинный кутюрье. Он один способен кроить ткань, моделировать ее и шить из нее платье своими руками. Мы же не более чем рисовальщики… Жаль, что на вашей свадьбе не будет никого из твоих родственников, словно ты совсем одинока на этой земле. Быть может, кто-то из твоих друзей живет в Америке?»
