Александр Коноплин - Поединок над Пухотью
- Не прогневайтесь, господин, соли тоже нету, ни солины во всем доме, если не верите, сами поглядите...
- Ладно, чего там...
За кого же она его принимала? Поедая картошку, Стрекалов не забывал следить за улицей, что также не ускользнуло от внимания хозяйки.
- У нас тут редко кто, бывало, зайдет, места наши сильно глухие, до войны еще когда-никогда по ягоды, али по грибы, али охотники с города, а теперь и вовсе нету никого, спасибочко, ваши не забывают, навещают когда-никогда.
Стрекалов перестал жевать.
- Какие наши?
- А ваши...
Женщина проворно снова отошла к печке, но вернулась с пустыми руками и села не на прежнее место, а в простенке, так, чтобы свет ее не доставал.
- Чего не едите? - Сашка кивнул на чугунок.
- Спасибочки, мы отсытились, много ли нам, бабам, надо. Да вы угощайтесь, не глядите на нас.
Стрекалов отодвинул чугунок.
- И часто у вас бывают... наши? Женщина слегка шевельнулась в своем углу.
- Теперь часто, иной день по два раза. Да мы не сетуем, понимаем: за порядком следить надо...
"За каким порядком?" - хотел крикнуть Сашка, но сдержался.
- Сегодня были?
- Были. Рано были, затемно еще, скоро обратно будут... Да вот и оне! Она даже слегка привстала, чтобы лучше видеть. По дороге от деревни неспешно трусила пегая кобыленка, запряженная в розвальни, впереди сидел и правил ею бородатый мужик, по виду крестьянин, в полушубке и солдатской шапке-ушанке, за ним на ворохе соломы полулежали три человека, из которых один был одет в солдатскую шинель без погон, другой в такую же, как у Стрекалова, телогрейку, третий был просто немецким солдатом. Все трое были вооружены винтовками. И еще приметил сержант: на левом рукаве того, что в телогрейке, виднелась белая нарукавная повязка...
С автоматом наготове Сашка встал за дверью. Женщина осталась на месте, только плотнее запахнула драный кожушок. Она смотрела то в окно, то бросала быстрые взгляды на Сашку.
- Шла бы ты, хозяюшка, отсюда куда-нибудь, - посоветовал он, - не ровен час, заденут...
- Проехали, - спокойно объявила женщина. Стрекалов вышел из угла, швырнул автомат на стол. Его бил озноб. Женщина заметила, сняла с себя кожух, сказала совсем другим, уверенным тоном:
- Лезь на печь, я тебе еще одну шубейку дам. Стрекалов усмехнулся.
- А как же насчет "господина хорошего"? Вдруг я - он самый и есть, а ты меня на "ты"...
Женщина ответила не сразу. Должно быть, ей было неловко за то, что строила из себя дуру...
- Много вас тут шатается, разве всякого поймешь?
- А меня поняла?
- Чего ж не понять... Лезь-ко на печь, гляди, в чем душа держится, аж почернел весь!
По-матерински ласково она заставила его снять телогрейку, уложила на теплые кирпичи, набросила сверху полушубок.
- Моя горница с богом не спорится. Когда потоплю немного, а когда и так сойдет. Редко я тут бываю.
- Где ж тебя носит?
Женщина не ответила. Руки ее двигались сноровисто, глаза смотрели строго, не по-старушечьи, как раньше, а молодо, смело. От быстрых движений платок съехал, и спутанные, но густые волосы рассыпались по плечам. Сашка не удержался, погладил их здоровой рукой. Женщина сдвинула брови и сердито оттолкнула Сашкину руку. Парень взвыл от боли.
- Тихо, ты, сумасшедшая!
Женщина ахнула, прикрыв ладошкой рот.
- Батюшки, да он же раненый! Ах ты, сердешный! Чего ж не сказал?
- А чего говорить?
- Перевязать надо.
- До своих доберусь, тогда... Да у тебя, наверное, и нечем.
Она подумала, зашла за печку, повозилась там немного и вышла, держа в руках что-то белое. Теперь на ней была только 'вязаная кофта и юбка, сшитая из немецкого упаковочного мешка с орлом спереди и несмываемым номером сзади. Неизвестно почему, Сашку рассмешил этот орел.
- Веселишься? - мрачно сказала женщина. - Чего же не веселился, когда полицаи ехали? - Она с треском разорвала свою сорочку на несколько длинных лоскутков. - А ну, скидавай рубаху, вояка.
Сцепив зубы, Сашка позволил себя раздеть и даже не ойкнул, когда она отдирала присохшую к ране гимнастерку.
- Повезло тебе, - сказал женщина. И Сашка согласился: действительно, повезло. Раны чепуховые, в сорок первом с такими в госпиталь не всегда направляли, а тут он лежит, как путный, и над ним хлопочет если не бывшая медсестра, то уж наверняка человек, знакомый с .такими делами...
Женщина отмыла кровь, смазала раны какой-то мазью, наложила повязку.
- Молодой ты. А я думала, в годах... Ишь, как жизнь тебя тряханула. Тебе куда надо-то? На ту сторону, что ли?
Но он уже спал тем мертвым сном без сновидений и забот, которым спят дети и солдаты и который не так-то легко прервать.
Женщина накинула полушубок и вышла, тихо притворив дверь.
Вернулась она, когда в единственном окошке ее дома потух дневной свет, вынула из-под полы чугунок с картошкой, поставила на стол. Подумав, достала из щели в стенке обломок гребня, маленькое круглое зеркальце и, установив его на подоконнике, принялась расчесывать свои густые, свалявшиеся волосы. Заплетя их в одну тугую косу, она не спеша подошла к печке и, привстав на цыпочки, позвала:
- Солдат, а солдат, вставай, пора!
Он поймал ее руку, потянул к себе...
- Ни к чему это, миленький, - сказала она шепотом, - нагрянут немцы, пропадем ведь. Ты вставай, повечеряй, а там я тебя до реки провожу.
Щурясь от огонька светильника, он торопливо ел холодную картошку, которую, ободрав с нее кожуру, подавали ему ласковые руки женщины.
- Сыночек был у меня, - рассказывала она, не поднимая глаз, - месяца нет, как помер. Закопала в снег... Могилку-то ведь ладить некому да и нечем. Земля как камень. Вот дождусь весны, тогда похороню как след...
- Вы с ним тут и жили, с сыном-то?
- Тут, где же еще! - Она долго молчала, прежде чем выговорить самое главное. - Муж ведь у меня есть...
- Муж?
Она еще ниже наклонила голову.
- В Красной армии служит. - Она судорожно вздохнула, бросила очередную картофелину. - Он там, на фронте, а я здесь...
- Ладно, не переживай, - сказал Сашка, - вернется, будет у вас все чин чинарем. Звать-то как?
- Семеном. А по фамилии Драганов. Сашка поперхнулся картофелиной.
- Как?!
- Чего как? Драганов Семен Михайлович, командир. Чего уставился? Не веришь?
- Верю...
- "Верю", а бельмы таращишь. Небось думал, гулящая? Все вы, мужики, глупые... Правда, не расписанные мы. Без сельсовета обошлось. Не было тогда уж сельсовета, немцы разогнали.
- Писал? Семен, спрашиваю, писал?
- Куда писать, дурачок? Часть ихняя тут недалеко стояла, потом немцы наступили и заняли нас. А их окружили. Потом командир ихний спрашивает, кто, дескать, знает дорогу? Чтоб проводили, значит. Места у нас гиблые. Кто дороги не знает, лучше не соваться, в аккурат в трясину попадешь. А не то просто заблудишься. Сколь разов такое бывало...
