Виталий Дмитриевский - Шаляпин в Петербурге-Петрограде
летнего загара. Зеленоватые глаза под мохнатыми бесцветными бровями
мечтательно смотрели куда-то в верхнюю часть окна на оголенные верхушки
Кронверкского сквера. Барственной широтой жеста, неторопливыми
движениями уверенного в себе человека он резко отличался от суховатого и
сдержанного Алексея Максимовича, делавшего карандашные заметки на стопке
вкривь и вкось исчерченной бумаги. Со стороны были слышны только ровные
басовитые ноты шаляпинского голоса и редкие покашливания Горького. Так они
работали час-полтора, а затем Алексей Максимович бросал карандаш, и
завязывалась беседа, изредка прерываемая взрывами «оперного» хохота».
В 1916 году в январском номере журнала «Летопись» вышли воспоминания
Шаляпина, ныне широко известные под названием «Страницы из моей жизни».
Горький сумел сохранить самую интонацию шаляпинской речи. В них Шаляпин
представал как человек талантливый, любящий жизнь и умеющий подмечать в
ней интересное, человек легко ранимый и даже несколько по-детски наивный.
Лучшие страницы Шаляпин посвятил тем, кто его воспитал, у кого он учился, —
Дальскому, Мамонтову, Стасову, Римскому-Корсакову, Рахманинову, Горькому.
В октябре открывалась подписка на журнал «Летопись» на 1917 год.
Редакция в десятом номере анонсировала: «В течение 1917 года в „Летописи”
будет напечатано „Ф. Шаляпин. Автобиография, редактированная М. Горьким
(во всех книжках журнала; всего около 20 печатных листов)”».
В эти тревожные предреволюционные дни Шаляпин не скрывал своих
настроений и не боялся выражать их публично. Так он вел себя, например, и на
официальном банкете 4 мая 1916 года в ресторане «Контан», посвященном
годовщине франко-русского соглашения. Ресторан находился в доме №58 на
набережной Мойки. Петербуржцы в шутку называли ресторан по-французски
«аржан контан», что в переводе значит «считать деньги», намекая тем самым,
что этот ресторан часто посещали богачи сомнительной репутации.
На банкете присутствовали видные общественные деятели, французские
министры Вивиани и Тома, произносились торжественные речи. Однако
казенно-официальная программа вечера была нарушена выступлением
Шаляпина. «Какие-то три господина встали со своих мест, — писал репортер
журнала «Русская старина», — и направились к эстраде, на которой было два
рояля. Эти господа были Шаляпин, Глазунов и Зилоти... Шаляпин запел
«Марсельезу» на французском языке...» Репортер, скрывшийся за псевдонимом
«Петербургский обыватель», описывал восторг зала.
Совершенно иначе вспоминал об этом вечере сын известного художника-
передвижника К. Е. Маковского С. К. Маковский, один из деятелей «Мира
искусства», издатель журнала «Аполлон». Он воспринял пение Шаляпина как
символическое: «Песнь Руже де Лиля в устах Шаляпина на этом петербургском
торжестве у Контана за год приблизительно до крушения империалистической
России прозвучала каким-то пророческим предвестием революции. В этот год
она висела в воздухе. Когда запел Шаляпин, революционная буря ворвалась в
залу и многим не по себе стало от звуков этой песенной бури. За столом
замерли, одни с испугом, другие со сладостным головокружением. Бедный
Штюрмер (член Государственного совета. — Авт. ), сидевший рядом с Родзянко,
врос в свою тарелку, сгорбился, зажмурил глаза. Да и не он один. Пророческий
клик Шаляпина все покрыл, увлек за собой и развеял, обратил в ничтожество
призрак преходящей действительности.
Сознавал ли тогда Шаляпин, какую судьбу предсказал он своей
«Марсельезой»? Хотел ли он, друг Максима Горького, прозвучать каким-то
Буревестником над императорской Россией?.. Но в бессознательности, в
непонимании своего искусства никак нельзя заподозрить Шаляпина. Он
прекрасно отдавал себе отчет в своих достижениях и возможностях...»
Начинался 1917 год, для каждого гражданина России переломный. Перед
каждым стоял выбор — с кем ты, во что веришь. Этот выбор должен был
сделать и Шаляпин.
В ДНИ РЕВОЛЮЦИИ
Начало 1817 года — время трудное и тревожное.
В массах усиливалось недовольство самодержавным режимом, крепли
революционные настроения, учащались выступления рабочих, на которые
правительство отвечало жестокими репрессиями — «согласно законам военного
времени».
Февральскую революцию Шаляпин встретил с радостью. В своих письмах
друзьям и родным он поздравлял их «с великим праздником свободы в дорогой
России».
В эти дни Шаляпин очень часто виделся с Горьким. Он горячо верил в
переустройство жизни России и был готов сам содействовать ему. «Человеком,
оказавшим на меня в этом отношении особенно сильное, я бы сказал —
решительное влияние, — подчеркивал Шаляпин, — был мой друг Алексей
Максимович Пешков — Максим Горький. Это он своим страстным убеждением
и примером скрепил мою связь с социалистами, это ему и его энтузиазму
поверил я больше, чем кому бы то ни было и чему бы то ни было другому на
свете».
Под воздействием Горького Шаляпин энергично включился в общественную
жизнь. 4 и 5 марта 1917 года в квартире Горького собралось более 50 человек.
Среди них — известные художники и архитекторы А. Н. Бенуа, И. Я. Билибин,
К. С. Петров-Водкин, И. А. Фомин, В. И. Шухаез, Е. Е. Лансере, певец И. В.
Ершов, М. Ф. Андреева и другие. Здесь же был и Шаляпин. Намечалось
организовать Комиссию по делам искусств под председательством Горького,
Алексей Максимович произнес речь, посвященную задачам охраны памятников
культуры.
Племянник М. Ф. Андреевой, театральный деятель Е. Г. Кякшт вспоминал,
что в ту пору квартира Горького на Кронверкском проспекте напоминала штаб.
«Помню, — писал Кякшт, — Леонида Борисовича Красина, Десницкого,
Тихонова и других. Заходил Шаляпин... Часто приходили люди с окраин, не
называя себя».
Революционная волна увлекла Шаляпина. В те дни он сообщал дочери
Ирине в Москву: «Необычайный переворот заставил очень сильно зашевелиться
