Любовь Воронцова - Софья Ковалевская
После тюремного заключения Янковскую должны были привезти в Александрово для передачи русским властям. Но врачи заявили, что ее хрупкий организм не выдержит режима русских тюрем. Приказ о выдаче был отменен. Янковскую отправили к бельгийской границе. Из Бельгии полька уехала в Париж.
В Париже Мария Янковская поддерживала материально еженедельник «Рассвет» и листок «Борьба классов» польской социалистической партии, была тесно связана с лавровским крылом «Народной воли». Ее не пугали ни опасность, ни тюрьма, ни лишения, ни труд. Десятки лет жила она в изгнании, много раз, рискуя свободой и даже жизнью, ездила нелегально в Россию. Для нее не существовало преград, если требовалось выполнить партийное поручение. С 1882 до 1893 года не было ни одной значительной идеи у польских эмигрантов, к которой бы оказалась непричастна Янковская, по второму мужу Мендельсон. Она очаровывала всех своим умом, умела поддерживать в людях веру и безграничную преданность делу.
Софья Васильевна очень высоко ценила ее глубокий интерес к вопросам науки, искусства, социологии, ее отвагу и инициативность, независимость убеждений. Янковская платила ей нежной любовью и доверием, ввела Софью Васильевну в круг польских революционеров, познакомила со Станиславом Мендельсоном, Шимоном Дикштейном, Людвигом Яновичем и другими известными членами польской партии «Пролетариат», рассказывала ей о Варыйском.
Однажды Софья Васильевна пришла к Марии Янковской расстроенная. Казалось, что она не могла владеть собой. Разговор то и дело обрывался.
Наконец Ковалевская не удержалась и сказала хозяйке.
— Простите, но я должна посвятить вас в дело, всецело поглощающее меня теперь. У одного из моих друзей, математика Иосифа Перотта, есть шестнадцатилетняя сестра, желающая изучать математику. Ее родители и слышать не хотят об этом. Можно бы подумать об устройстве фиктивного брака, — добавила она, и болезненная усмешка скользнула по ее лицу, — но нелегко найти человека, который пожелал бы пожертвовать своей личной свободой для того только, чтобы облегчить молодой девушке путь к науке и высшему развитию. Я посоветовала приятелю увезти девушку тайком и одолжила свой паспорт. Мой приятель собирался телеграфировать мне, как только они очутятся в Пруссии. Меня очень беспокоит, что до сих пор нет никаких известий…
— А вы отдали себе отчет в том, сколько неприятных последствий может повлечь за собой шаг, на который согласился ваш приятель? — спросила Янковская. — Да и вас могут обвинить как соучастницу в похищении несовершеннолетней девушки.
— Все это возможно, — возразила несколько озабоченная Софья Васильевна, — Но я не могла поступить иначе. Ведь на женском пути, когда женщина захочет учиться, нагромождено столько затруднений… Я сама наталкивалась на многие из них и поэтому считаю своей обязанностью по возможности уничтожать их на чужом пути. Кто знает, не выйдет ли из этой девушки выдающаяся ученая?
Через неделю Софья Васильевна пришла к Марии Янковской с молодой красивой девушкой с черными косами и смеющимися темными глазами. Это и была сестра Перотта — Зоя, приехавшая по паспорту Ковалевской. Она восхищалась всем увиденным в Париже и своей прелестной опекуншей. Говорила что-то невнятное о любви к науке, о стремлении прослушать лекции в Сорбонне, но было видно, что Париж привлекал ее скорее как город развлечений, а не как средоточие мировой культуры.
Софья Васильевна поселила ее с собой в одной квартире и даже начала обучать математике. Но очень скоро оказалось, что наука эта слишком трудна и суха для Зои. Девушка предпочитала бегать по магазинам, наряжаться и флиртовать с молодыми профессорами и студентами, знакомыми Софьи Васильевны. Однажды Ковалевская с комической озабоченностью шепнула Янковской, глядя на Зою:
— Я, кажется, немножко разочарована: наука вообще, а математика тем более, вряд ли что-нибудь приобретут от моей молодой приятельницы.
Но к девушке она продолжала относиться очень сердечно, посмеиваясь над своим легковерием.
В эту же пору она познакомилась у Лаврова с немецким социал-демократом Георгом Фольмаром. Бывший редактор издававшейся в Цюрихе газеты «Социал-демократ», Фольмар сложил с себя эти полномочия и отправился во Францию. Здесь он установил связь с Петром Лавровичем, который считал, что решительная победа немецких революционеров будет также и победой русских.
Последователь Маркса, Георг Фольмар произвел большое впечатление на Ковалевскую. Он посвящал русскую шестидесятницу в политические дела, пробудил в ней интерес к выдвигавшемуся на передний край борьбы «четвертому сословию» — пролетариату.
— Не думаете ли вы, — спрашивала она нового приятеля, — что настало время, когда надо вновь вызвать к жизни учреждение, подобное старому Интернационалу, только с более строгой организацией и с более определенными целями?
А в одном из писем к уехавшему в Берлин Фольмару Софья Васильевна, обнаруживая те чувства и мысли, которые ей часто приходилось скрывать, призналась:
«Я убеждена, что при настоящих обстоятельствах спокойное буржуазное существование для честно мыслящего человека возможно лишь в том случае, если он намеренно закроет на все глаза и, отказываясь от всякого общения с людьми, посвятит себя отвлеченным, чисто научным интересам. Но тогда нужно тщательно избегать всякого соприкосновения с действительностью, иначе возмущение несправедливостью, которую можно видеть везде и всюду, будет так велико, что все интересы будут забыты в сравнении с интересами происходящей на наших глазах великой экономической борьбы и искушение самому войти в ряды борцов окажется слишком сильным…
Временами я не могу избавиться от мучительного сознания, что все то, чему я отдала все свои мысли и способности, представляет интерес для немногих, тогда как каждый обязан свои лучшие силы посвятить делу большинства».
ГИБЕЛЬ КОВАЛЕВСКОГО
В середине апреля Янковская собралась навестить Ковалевскую, которую долго не видела. Дверь открыла Зоя Перотт. Марию встревожили ее красные, распухшие глаза, расстроенный вид.
— Что случилось?
— Софью Васильевну поразило большое несчастье, — сказала Зоя. — Пятнадцатого апреля умер ее муж. Лишил себя жизни.
Известие о трагической гибели Владимира Онуфриевича сразило Ковалевскую. Она пять дней была без сознания. Врачи опасались за ее жизнь.
За все доброе отношение к ней Зоя платила Софье Васильевне самоотверженным уходом, не покидая ее ни на минуту.
На шестой день Янковская снова отправилась к Ковалевской. Зоя выбежала ей навстречу со словами:
