Вилли Биркемайер - Оазис человечности 7280/1. Воспоминания немецкого военнопленного
По пути мы обнимались и глядели друг другу в глаза; наверное, они говорят больше, чем могли бы сказать слова. Ухватившись за руки, как дети, добегаем до медпункта. Нина позвонила. Александра — Нина зовет ее Алей — открыла нам, сказала: «Privefl.» — и провела в комнату. Там пили сначала горячий чай и желали друг другу счастья и исполнения всех желаний; наверное, Нина уже рассказывала Але про меня. И вот, после недолгого чаепития Аля отвела нас в другую комнату и пожелала спокойной ночи. Можно остаться здесь до утра…
От волнения я даже не сумел помочь Нине раздеться; не просто от волнения, конечно, а потому что это в первый раз. А Нина помогает мне скорее сбросить с себя одежду и первая ныряет под одеяло; я туда же к ней, моей Нине. Прижимаюсь к ней всем телом, целую ее в губы, в глаза, но что делать дальше? Нина все понимает и осторожно берет дело в свои руки. И мы любим друг друга, изо всех сил, я счастлив и благодарю Бога за такой чудесный дар любви, за такую награду после всех перенесенных мучений. Это же просто чудо — первая любовь, и это — в плену! Замечательная женщина, презрев все запреты и грозящие ей наказания, захотела любви с юным немецким военнопленным… Нина тоже счастлива. Слезы радости видны на ее красивом лице, и я осушаю их поцелуями. Никогда не забуду этот солоноватый вкус!
…И вот к нам медленно возвращается способность говорить. Нина — ее голова лежит на моем плече — заговорила первая. «Я весь день только и думала, как же сделать, чтобы сегодня, в новогоднюю ночь, пришел мой Витька. Я подумала — если буду в это верить, очень сильно верить, тогда наши мысли встретятся!»
И правда, похоже на телепатию, ведь я думал почти то же самое. И вот это случилось, какой замечательный Новый год! А что будет, если завтра можно будет ехать домой?.. Не решаюсь даже думать об этом: я уже чувствую, что после сегодняшнего меня уже не так тянет домой. Ну а чего, собственно, ломать голову над тем, до чего, я надеюсь, еще очень далеко? И как же я благодарен Максу за то, что он отговорил меня идти в политшколу в Москве!
Мы разговариваем, словно во сне. Рассказываем о себе, мы ведь так мало друг про друга знаем. Недавно, всего четыре дня назад, у Нины был день рождения, ей уже двадцать один год. Она росла у бабушки; отец погиб на войне, а мать, наверное, немцы угнали на принудительные работы в Германию. Во время оккупации она пошла однажды к подруге и домой не вернулась; о них обеих никто больше и не слыхал. Я рассказал Нине про молодых женщин, с которыми познакомился на шахте в Провиданке, их тоже после освобождения в Германии не отпустили домой, а отправили в трудовой лагерь за «сотрудничество с врагом». «Может быть, твоя мама тоже до сих пор в каком-нибудь лагере», — утешаю я Нину.
…А потом меня как током ударяет известие, что Нина то ли была, то ли до сих пор замужем, — я не сразу понимаю, что верно. Она осторожно старается объяснить это понятно. Три года назад она была в Москве, на комсомольском празднике и познакомилась там с офицером, он был намного старше. Они тут же поженились, потому что «господин полковник» торопился вернуться в свою часть, в Германию. Что брак этот был ошибкой, Нина поняла уже во время его первого отпуска. Он приходил домой с собутыльниками, случайные женщины тоже с ними бывали. А Нина становилась не хозяйкой дома, а прислугой; а муж мог уложить в постель и гостью. Такие оргии случались за два года трижды, и Нина ушла, вернулась к бабушке. Потом бабушка умерла, и теперь Нина осталась одна в маленьком домике…
Конечно, правда о замужестве Нины меня сначала сильно задела. Но я стал утешать ее, и вот уже она снова счастлива, и о неудачном прошлом можно забыть. Нина ведь подала заявление о разводе, но ее мужа нигде не могут найти. Я уверяю ее, что все это не имеет значения, совершенно никакого значения для нашей любви. И мы скрепляем это заверение самыми страстными объятиями…
…Беглый взгляд на часы напоминает, что наша начавшаяся этой ночью вечность уже прерывается: ночная смена заканчивается в шесть утра, а я не могу пойти домой к Нине. Мне в другую сторону — в лагерь военнопленных. Мы цепляемся за последние минуты, но легкий стук в дверь напоминает, что время вставать. Аля, наш ангел-хранитель, уже приготовила горячий чай. Когда у всех нас снова будет ночная смена, мы можем опять прийти к ней, Нина от нее ничего не скрывает. Я благодарно обнимаю Алю и прощаюсь с ней, и как ни жаль, но пора прощаться и с Ниной, ей сегодня на работу во вторую смену, к двум часам дня. И я постараюсь попасть на завод, у меня ведь есть свободный день в запасе, а чтобы видеть Нину, я готов работать круглые сутки!
Последний поцелуй, мы еще раз обнимаемся, я прикладываю Нинины руки к своему лицу… И надо бежать, нам нельзя показываться вместе, обращать на себя чье-то внимание.
Едва поспеваю запрыгнуть в вагон, как поезд трогается. В вагоне почти пусто, я устроился в углу и еще раз переживаю про себя всю эту ночь, первую ночь моей любви, Нину, ее тепло и нежность, чудесную плату за все перенесенные в плену ужасы. Мои сны наяву обрывает грубый толчок: поезд остановился у лагерных ворот. Но я все еще там, с Ниной, этой нашей первой ночью…
А снаружи идет снег. Все торопятся в лагерь.
Это еще что такое? У нас в помещении явственно ощущается запах кофе! Неужели это заведующий кухней устроил в честь Нового года такое? Все верно: это настоящий кофе, и каждый получает еще по куску сладкого пирога, вот с таких штук начинается Новый год в нашем лагере! Я иду на кухню, получаю свою порцию и возвращаюсь в куском пирога и кофе в нашу «театральную» комнату, там собрались все наши «артисты». Как всегда, если я еще не пришел, место рядом с Максом Шиком не занято. Никто не понимает, как это возможно — настоящий кофе, да еще с пирогом, в лагере военнопленных. Макс знает ответ, он очень прост: заведующий кухней несколько недель копил запас муки и сахара, а каждый недополучал десять или двадцать граммов. Когда продукты привозят на такую компанию — нас ведь в лагере две с лишним тысячи человек, этого никто даже не замечает. А вот где он раздобыл дрожжи или что там требуется, чтобы испечь пирог, — это остается тайной. Зато все без исключения искренне благодарны «шеф-повару» и его помощникам.
Наконец я остаюсь с Максом один и — просто не могу удержать события прошедшей ночи в себе. Не подробности, конечно, а про то, как Нина ждала меня на электростанции, как она была уверена, что мне передались ее мысли. Ну и что мы провели ночь у ее подруги в медпункте и что это была просто фантастика! А Макс ничего не спрашивает, он только обнимает меня и просит не делать ничего необдуманного, не рисковать собой и Ниной. Потому что, если про женщину узнают, что у нее с пленным недозволенные отношения, ее стригут наголо и отправляют в штрафной лагерь, откуда она не выйдет много лет. Так что лучше три раза подумать, чем один — дать себя застукать.
